Ян Мортенсон - Кубок Нерона

— Шведское? Откуда же?

— В девятнадцатом веке, когда Швеция была нищей, слаборазвитой страной, очень много шведов выехали в Соединенные Штаты. Треть населения снялась с насиженных мест. Большинство осели в Миннесоте, крестьяне ведь, а тамошняя природа напоминает Швецию, но и в Нью–Йорке тоже много народу осталось. Поэтому тоненький ручеек старинных вещей и просачивается на рынок. Зачастую на этот самый, блошиный.

В дверь позвонили. Аетрид удивленно встрепенулась. Потом встала, потуже затянула пояс кимоно и пошла открывать.

— Доброе утро, мисс Моллер,— послышался в передней высокий, пронзительный женский голос.— Сегодня у моей двери оставили «Нью–Йорк таймс», но ведь это ваша газета, вот я и решила: занесу ее вам, а потом уж пойду в церковь. Громадные нынче газеты, прямо как телефонные книги.— Голос умолк.

Я обернулся. В гостиной стояла пожилая дама в шляпке и твидовом пальто с каракулевым воротничком. Она с любопытством смотрела на меня поверх маленьких круглых очков.

— Это мой хороший друг из Швеции, приехал проведать меня. Дальний родственник,— быстро добавила Астрид и подмигнула мне.— Очень мило с вашей стороны, миссис Эстеррайх, что вы занесли газету. Приятного воскресенья.

— Спасибо, и вам того же, мисс Моллер.—Дама ушла.

— Родственник,— рассмеялся я, когда за нею закрылась дверь.— Родственник из Швеции! Хорошенькое дело!

— Ой! — Астрид слегка покраснела.— Не все ли равно? А эта грымза, между прочим, живет этажом ниже и обожает сплетни. Ее даже звать не надо.

— Да, уж ты ее убедила. Кузен из провинции! Не–ет, она свои выводы сделала.

— Ну и пускай.— Астрид наклонилась и поцеловала меня в губы. От нее пахло кофе и апельсиновым джемом.— Мне совершенно наплевать.

Через полчаса мы стояли у входа на блошиный рынок. Автостоянка превратилась в самый настоящий базар, со множеством лотков и прилавков. Столы, столы, заваленные фарфором, стеклом, книгами, старинными инструментами. Пишущие машинки, ковры, басовые тубы, звериные чучела. Кажется, тут есть буквально все. Я заплатил сторожу у ворот два доллара, и мы вошли.

Всегда приятно прогуляться по блошиному рынку. Медленно и методично я обхожу прилавки, один за другим, по порядку, чтобы ничего не упустить. Сперва оглядываю выставленное как бы с птичьего полета, потом прикидываю, что тут представляет интерес. Беру в руки, смотрю маркировку, подношу к глазам, нюхаю. Чувствую я себя при этом как старый сконский оптовик у стола с закусками на постоялом дворе. Заметив что–нибудь стоящее, я завожу с продавцом разговор. Подхожу к цели издалека, кругами, чтобы в итоге заключить сделку, сторговаться. Это игра, в которой и отдаёшь, и получаешь. Часто мне кажется, что человек за прилавком будет разочарован, если просто заплатишь названную цену, сунешь покупку в пластиковый пакет и исчезнешь. Ведь это еще и особый образ жизни — раскинуть лоток на блошином рынке и торчать там в любую погоду, предлагая свой товар. Конечно, одним этим никто не живет. У многих совсем другие профессии, но они считают, что воскресная торговля — увлекательное развлечение и возможность пообщаться с людьми.

Мы медленно шли между рядами. Кое–кто устроился вполне солидно, за прилавком со стеклянными, запирающимися витринами. Все чинно–благородно. Нередко и вещи чуточку получше. Английское серебро, старинные часы. Довольно много украшений. У других продавцов обычай попроще. Старая дверь на козлах — вот и готов прилавок. Вещи свалены на него кучей, и в этом беспорядке, словно брошенные наугад, встречались весьма любопытные предметы. Островки в Саргассовом море хлама. Еще более свободные предприниматели, пользуясь случаем, расстилали прямо на земле брезент или газеты и без долгих церемоний раскладывали свой товар.

Теснота, давка. Люди несли и волокли громадные ящики, подавали на лотки новый товар или шли с покупкой к дому. И было заметно, что существовал этот рынок одинаково и для продавцов, и для покупателей. Повсюду лоточники переговариваются между собой, пускают по кругу термосы с кофе, а то и украдкой передают из рук в руки бутылочку виски. По–братски делятся пирогами и бутербродами, угощают друг друга сигаретами. Спросишь о цене — и самому неловко, будто семейной встрече помешал.

— Смотри, Юхан. Какая ваза!

Астрид взяла с лотка большую стеклянную вазу в голубых, красных и бесцветных разводах. Действительно красивая штука, в форме раковины. Что–то она мне напоминает. Так и есть, я не ошибся: на донышке стояло клеймо. В одном уголке — «Кокиль», а в другом — «Флюгсфорс, 59».