Ян Мортенсон - Кубок Нерона

— А вы сами? Замужем или так?

— Даже не «или так». Был у меня друг, мы жили вместе, но все кончилось ничем. Он сбежал, так что я опять одна. Пока. Говорят, пуганая ворона куста боится, но я, похоже, неисправима.

— А как насчет других интересов в жизни?

— Что вы имеете в виду? — засмеялась она.—«Другие интересы»? По сути, я порядочная женщина, а что я люблю, так это путешествовать.

— И в Швеции бывали?

— Нет, но очень бы хотела приехать. А правда, что у вас по улицам ходят белые медведи, и самоубийц полно, и налоги самые высокие в мире, и свободную любовь вы проповедуете?

— Не вполне правда, но в какой–то мере. Я с удовольствием покажу вам все, если приедете. В смысле Швецию покажу,— быстро добавил я.— Страна размером с Францию, а народу меньше, чем в Париже. То–то и хороню. Одиночество, простор, безлюдье — красота!

— Звучит не слишком соблазнительно.

— Может быть. Хотя это ужасно здорово. Я бы никогда не решился жить здесь. Все какое–то чересчур огромное, шумное.

— Кстати, у меня в Стокгольме есть подруга,— сказала Астрид, когда подали десерт. Шоколадный мусс для нее и сыр для меня. А это легко сказать, но трудно сделать. Я имею в виду сыр. Каждый раз в Нью–Йорке одно и то же. Сырный пудинг есть везде, а сыра нет. Разве что иногда во французских ресторанах. Но на этот раз мне повезло. Я уговорил официанта позаимствовать у поваров кусочек пармезана, который используется в некоторых блюдах.— Ее зовут Грета Бергман,— продолжала Астрид.— Адрес куда–то делся, но она писала, что живет в самой старой части Стокгольма. Вдруг вы соседи? Номер телефона я, впрочем, сохранила. Вот и подумала: а не окажете ли вы мне услугу?

— Отчего же, с удовольствием.

— Вы только не смейтесь, но дело в том, что я напела целую кассету рождественских песен. Мы с Гретой вместе учились в женском колледже, в «Маунт Холи–оук» [16] Престижный женский колледж в г. Саут–Хэдли (штат Массачусетс); основан в 1837 году. к северу от Нью–Йорка. И жили в одной комнате. В тот год Грета приезжала к нам домой на Рождество. А потом все время упрашивала меня подарить ей те песни, которые мы пели. И вот я наконец записала для нее целую кассету. Отсылать пленку почтой не хочется — мало ли что может произойти. Потеряется по дороге, помнется, испортится.

— Пожалуйста, я отвезу. Мне как, позвонить ей, когда приеду домой?

— Я сама ей позвоню, номер–то у меня в конторе записан. А она потом навестит вас с Клео и заберет кассету. Только не говорите ей, что там в пакете, ладно? Скажите, чтоб не вскрывала до Рождества, и всё. Обещаете?

— Обещаю,— улыбнулся я и поднял бокал.— Хотите кофе?

— Нет, спасибо, но ужасно хочу танцевать.

— Танцевать? — Я оторопело огляделся по сторонам.— Так ведь не здесь же?!

— А я и не говорю, что здесь.

Спустя четверть часа мы сидели за круглым столиком в почти темном зале «Пентагона». Это здешняя дискотека, а вовсе не военное министерство в Вашингтоне. Все тут было черного цвета. Пол, мебель, одежда посетителей. Высокие, стройные, бледнолицые девушки с длинными волосами, в коротких черных платьях, с золотыми цепочками на узких бедрах. В темноте они казались совершенно одинаковыми — не захочешь, да спутаешь. Потолок и стены были забраны зеркальными стеклами; разноцветные вспышки пронзали дымный сумрак; гулко бухала музыка — такое впечатление, будто сидишь внутри огромного сердца.

Мне вспомнилась танцевальная площадка моей юности в Вибю, в Нерке, где я танцевал с нею. Хотя «танцевать», наверно, не самое подходящее слово. В толчее на крохотном пространстве все были целиком и полностью увлечены сосредоточенным «автобалетом». Каждый танцевал как бы в одиночку, погрузившись в музыку, уйдя в себя. Мне вспомнились белые летние вечера, негаснущий свет солнца за березовыми рощами, комариные укусы на щиколотках и на шее. Девушки в цветастых летних платьях, духи, пахнущие сиренью или ландышем, оркестр на маленькой дощатой эстраде, играющий «Stardust» [17] «Звездная пыль» (англ.). . Гармоника, гитара, ударные. И все–таки прозрачными ночами шведского лета на тогдашних танцплощадках было куда больше чувства и тепла, чем в этой дискотеке, в толкотне молчаливой, одетой в черное людской массы, а? Или это я потихоньку старею? Но ведь вроде бы ничто не мешает танцевать по старинке?

В самом деле, не мешает. Я обнял Астрид, привлек ее к себе, прижался щекой к щеке. И она была не против потанцевать в совершенно ином стиле, нежели здесь принято. Мы двое, совсем–совсем близко, а вокруг трепещет музыка. Только духи не те. Не сирень и не ландыш. Что–то более таинственное, тревожное, прежде для меня незнакомое. Опасное, возбуждающее, заманчивое, как нью–йоркская ночь.