София Брюгге - Ячейка

Хуберт с одышкой заворочался на своем кресле, словно оно враз стало ему неудобным. Видимо, если он и собирался промолчать, надолго сдерживаться его не хватило.

– Пресвятой Лука! Клянусь своей бородой, нет, вы послушайте его! Елико раз повторял – толку от красивой тарелки, ежели нечего на нее положить! Складки? Текстуры? Что ты оноле зреть собираешься? Господь смиренным примером сына своея усенял нам путь, а тебя, негодного мальчишку, набдел еще достодивными очами и послушной велению дланью – дабы выславлять блаженство праведной жизни и осуждать жизнь греховную. Дабы воочию донести слово Божие до неграмотных и дати утешенье тем, иже в дни отчаяния ослаб во вере своей. И что же делаешь ты? Уподобляешься неразумной девице, падкой на украшения!

Воцарилась неловкая пауза, которую нарушали только тихие собачьи поскуливания.

– Кацы 11 11 Кац – какие заказы в вашей мастерской? – уточнил консул, делая попытку мягко разрядить атмосферу. Хуберт по завершению пламенной речи большими глотками осушал бокал, поэтому за него ответил Иоанн, внешне по-прежнему спокойный, как будто гостиная только что не сотрясалась от возмущения его преподавателя.

– У моего превозвышенного учителя прекрасная и, не сробею смолвить, широко знанная мастерская в Маасейке. Много почтенных господ приходят к нам и уречате о работе за приличное вознагражденье. Это и иконы, картины на библейские мотивы, миниатюры, роспись книг и Часословов.

– И фрески бывают, – добавил Хуберт, промокая рот рукавом своей рубахи и возвращаясь к общей беседе, – Алтари поваповаем 12 12 Поваповати – расписывать красками , церковные и домашние. На празднествах помогаем во славу Божию. Мы принимаемся за любое делание, – при своей хрупкой комплекции он умудрился гордо выпятить костлявую грудь и вытянуться вверх, сразу став заметнее ростом, – Мой девиз – труждись, доколе Господь позволяет. И пусть я презренный раб и червь, но, доколе могу, буду держать кисть и взращивать благодатное семя знатия у тех учеников, иже не придаются праздности. Вы бы ведате, как я с ними исстрадался! – Ян, терпение во плоти, молчал, не прерывая учителя, – Да простит мя Отец наш, сие прибавило ми седых прядей. Вот сий негодник – я же к нему отношусь аки к родному, я ему вси отдал – а он? Под кровом вашим срамит своим глаголанием постыдным.

Ученые не встревали. Хуберт, выплеснув свой запал и увлажнив организм питьем из бокала, остыл и ворчал уже остаточно.

– Что-то я утомился, – сказал он наконец, – Ваш чудесный гиппокрас размягчает.

– Порадуйте душу, прилягте. Дневный сон освежает. А сон послежде сего напитка столь крепок, что токмо трубный глас всполошит, – произнес Гарс, вставая вместе с гостем, – Мой слуга поможет вам подняться.

– Я сам, я сам, – отмахнулся мастер, – Распорядитесь лучше, чтобы мой Паувен уготовил постель.

Консул подозвал к себе Бена – или его точную копию – и шепотом дал указания на английском. Хелин не расслышала, назвал он его по имени или нет, а ее это горячо интересовало. Слуга вышел. Хуберт, отдав всем дань уважения, тоже заторопился.

Гарс повернулся к Яну, который что-то выискивал около стола.

– Хотелось бы продолжить сию занимательную беседу и вящше 13 13 Вящше – более изведать ваши воззрения, – гостеприимно произнес консул, – Они воистину удивительны и взворохнули в душе моей живейший интерес. Не окажите честь провести время в нашем обществе? …вы что-то изронили?

– Куда-то отставил суму со своим дорожным набором, – замешкался художник, – А, вот она. Да, конечно, я с радостию останусь, сие составит мое истинное удовольствие.

Даже в комнате они по-прежнему слышали людской гул с улицы, ржание лошадей и колокольный перезвон. Где-то вдалеке пробили часы. У Хелин все еще шумела голова и все эти звуки были пыткой во плоти.

– Любезный кузен, могу попросить молока? – поинтересовалась она у Гарса.

– Конечно, кузина, – откликнулся тот, сосредоточенный на том, чтобы похлопыванием по коленям выманить пса из угла, – Мой дом – ваш дом. Распоряжайтесь.

– Напомните, а как зовут вашего слугу?

– Сего малого? Его глашают… –

Тут Иоанн ахнул, когда из его сумки выпали листки с рисунками и набросками. Пес-салюки как раз трусил рядом и, обрадованный случившимся, радостно устремился к свиткам. Ван Эйк быстро подбирал свое имущество.

– Ко мне, Бруно, фу! Назад, я сказал! – прикрикнул ученый. Пес с обескураженным видом повернул свою морду, словно вопрошая «А как же развлечения, хозяин? Тут бумага, с ней можно поиграться!»