Дмитрий Сафонов - Энские истории

Хотел сплюнуть, но во рту все пересохло. Фу-у-у! Ну и жара! Неудивительно, что приснился кошмар. В горле першило. Воды, к сожалению, у меня не было. Вообще никакой! Я полез в карман — посмотреть, сколько осталось денег: надо сесть за руль и доехать до ближайшего магазинчика, купить воды или квасу.

Из недр линялых потертых джинсов удалось добыть кое-какую мелочь и смятую десятирублевку. Хватит, чтобы утолить жажду. Встряхнув на ладони все свое нынешнее состояние, я заметил маленький листок бумаги, сложенный аккуратным квадратиком. Положил деньги обратно и развернул листок: там лежал плоский ключ и был записан адрес: улица Фруктовая, дом 24, квартира 32.

В этот момент со стороны дороги послышался надсадный гул мощных моторов, рассерженное шуршание широких шин по пересохшему шершавому асфальту и обрывки веселой мелодии, разбросанные ветром как попало, безо всякого порядка. Плавно покачиваясь, неспешно катились разноцветные фургоны передвижного цирка шапито. Я всматривался в распахнутые окошки, надеясь разглядеть за плескавшимися дешевыми занавесками беззаботные лица циркачей, но тщетно — скорее всего, во время переезда они просто спали, измученные частыми представлениями и бесконечными тренировками.

Я проводил взглядом этих вечных добровольных скитальцев и грустно улыбнулся им вслед. Совместимость несовместимого, постоянное непостоянство и твердая уверенность лишь в одном — в том, что ни в чем нельзя быть уверенным: все это было знакомо и мне. Давно уже знакомо.

Неожиданно все встало на свои места. Память вновь услужливо распахнула потайные дверцы в своих бесконечных лабиринтах. Я вспомнил, что со мной случилось, почему я здесь, и что следует делать дальше…

— Я родился в Энске. Энск — небольшой пыльный город в средней полосе России. Летом здесь жарко, зимой — холодно, осенью — грязно, а весной — невыносимо тревожно и тесно.

Я любил свой город, покуда были силы. Но уже к моменту окончания десятого класса я твердо знал, чего хочу — уехать отсюда во что бы то ни стало. Получив аттестат, я объявил, что отправляюсь в Москву — поступать в институт.

Отец с сомнением покачал головой, но все же согласился и даже дал мне сто двадцать рублей на расходы; мать вздыхала и две ночи подряд тихонько плакала, приводя в порядок мой невеликий гардероб. Наконец все рубашки были постираны, носки — заштопаны, испечен дорожный пирог (с капустой и с яйцами), и я с легким сердцем покинул родительский дом.

В институт поступил сразу. Правда, он оказался так себе — студенты не пользовались правом отсрочки от службы в армии. В общем, после первого курса я отправился исполнять священный долг и почетную обязанность гражданина СССР. Исполнял два года, а, вернувшись на "гражданку", уже не захотел возвращаться в институт. Служба в армии больше не грозила: значит, я не был связан необходимостью от нее спасаться. И тогда я пустился в "свободное плавание".

Пятнадцать лет я скитался по белу свету в поисках мифической "лучшей доли". Не нашел. Возможно, пятнадцать лет — слишком небольшой срок; а может быть, я совершил ошибку, ограничив территорию поисков пределами России. Так или иначе, пришлось убедиться на собственном опыте, что "на свете счастья нет…".

За это время моя трудовая книжка стала напоминать бульварный роман карманного формата — так много появилось в ней записей; руки, прекратив наконец обрастать новыми мозолями, не переставали при этом приобретать новые навыки. Кем я только ни был и чем я только ни занимался! Но, по крайней мере, двух вещей я точно никогда не делал. В обоих случаях запрет действовал на подсознательном уровне: его нарушение неизбежно привело бы к потере свободы. Я не вступал в конфликт с законом и не пытался обзавестись семьей. Напротив, за эти пятнадцать лет я потерял двух последних родных мне людей — отца и мать: человечество превратилось просто в сборище посторонних.

Отец мой был каменщиком; он погиб на стройке первого и пока единственного в Энске шестнадцатиэтажного дома. Будучи, по обыкновению своему, на исходе рабочего дня основательно пьяным, он весьма неосторожно ступил на незакрепленную балку. Итог был печальным (как раз заканчивали последний этаж) — ни до, ни после него никто в Энске не падал с такой высоты. Это трагичное обстоятельство позволило председателю профкома, распоряжавшемуся похоронами, с прямодушным цинизмом утверждать, что отец погиб, находясь на вершине своей карьеры.