Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

Утром он усталый, разбитый, с красными слезящимися глазами докладывал Борзовскому.

— Значит, так. Это был журналист "Столичного комсомольца", Болтушко Алексей Борисович. Мы его хорошенько расспросили, но, похоже, Ремизов тут ни при чем. Я переломал ему все пальцы…

— Прошу вас, майор, избавьте меня от подробностей, — брезгливо поморщился Борзовский. — Это ни к чему. Я верю, что вы старались…

Прокопенко пожал плечами.

— Так вот. Он называл несколько фамилий: Ефимов, Топорков и Каминская. Особенно почему-то ругал Ефимова, а под утро — стал пугать нас Топорковым. Говорил, что этот Топорков скоро придет и всех нас кончит. Думаю, это был бред. Я к тому времени уже устал и присел отдохнуть. Им занимались мои ребята. Видимо, они перестарались, и у бедняги от боли помутился разум. Такое бывает. Но вот что еще интересно: мы ночью навестили его квартиру. По-тихому, безо всякого шума. Кассету с записью вашего разговора нашли в письменном столе. А вот что было на автоответчике.

Прокопенко включил небольшой магнитофон. Послышался крик.

— Ты пожалеешь об этом! Тебе конец! Ты, считай, уже труп! Раньше нужно было думать о том, что делаешь, теперь уже поздно! Конец тебе, козел! Сдохнешь, придурок, от своей наглости!

— Это голос Кольцова, — пояснил майор. — Видимо, Кольцов передал запись Болтушко. А Болтушко, вместо того, чтобы опубликовать ее, решил шантажировать вас. Каким-то образом это стало известно Кольцову, и Кольцов позвонил, оставил на автоответчике послание. Вот такая моя версия. Конечно, интересно было бы побеседовать с самим Сергеем Ивановичем, но он оказался довольно нервным мужчиной: когда мы его пытались взять позавчера, он стал кричать, звать на помощь. Пришлось выкинуть его на улицу. Кто же знал, что простой беседой по душам можно предотвратить столько неприятных моментов? Мы бы тогда так не торопились. Теперь самое главное, Аркадий Львович. Непонятно, как эта запись вообще попала к Кольцову. Не могли бы вы вспомнить, кто присутствовал при вашем разговоре с Иосебашвили? Надо принимать срочные меры, иначе завтра утечка информации может обнаружиться в любом месте.

— Ты хочешь сказать, что Феликс… — Борзовский не договорил.

— Я ничего не хочу сказать. Я пытаюсь найти объяснение.

— Иди. Я подумаю до вечера. Тогда решу, что нужно делать.

Прокопенко кивнул и вышел из кабинета. Он сам хотел кое-что выяснить, кое с кем разобраться. Ай да фрукт этот Ремизов! От него можно ожидать неприятностей в любую минуту. Неизвестно, что он еще выкинет!

Изуродованный труп Алексея Борисовича Болтушко был найден лежащим на железнодорожных путях Рижского направления. Видимо, его сбросили с автомобильного моста, который проходил над путями.

Опознали его быстро: у погибшего нашли редакционное удостоверение сотрудника газеты "Столичный комсомолец".

«Ну конечно! Знаю, все заранее знаю! „Как он мог?!“ „Как посмел?!“ „Да как только земля таких носит?!“ Вы не поймете. Вы все равно ничего не поймете. Потому что вы не знали эту женщину, не чувствовали ее, не нюхали ее и не ощущали ее вкуса на своих губах. Потому что никогда не держали ее за руку — миниатюрная крепкая ручка с горячей сухой кожей. Потому что никогда не видели между двух маленьких белых грудей с крупными коричневыми сосками — две капельки холодного пресного пота; никогда не слизывали его, дрожа от страсти. Потому что никогда не хлопали ее по заднице — круглой и плотной, как орех. Потому что никогда не наблюдали, лежа в кровати и замирая от восторга, как она подходит к окну и распахивает шторы, а солнце играет мельчайшими блестками на ее курчавых темно-русых волосках. На тех волосках, что между ее стройных ножек! А она чувствует этот взгляд, и по спине ее бегут мурашки, и она специально долго возится, поддергивает якобы застрявшие кольца, и отставляет ножку в сторону, и грудь слегка вздрагивает, а попка — нет, попка не дрожит! Да что толку говорить об этом! Разве я смогу вам все объяснить?! Тем более — объяснить то, что сам не понимаю. Знаю только одно — я не остановлюсь больше ни перед чем. Я буду рвать на части всех, кто посмеет к ней хотя бы прикоснуться! Я хочу только одного — чтобы она всегда была рядом! Всегда! Хочу ее терзать и насиловать, ласкать и терпеливо сносить от нее побои, иметь от нее детей и самому принимать роды — вытаскивать маленькие, окровавленные, покрытые густой белой смазкой тельца из ее раздувшегося, теплого чрева и перекусывать зубами пуповину. Хочу всю свою оставшуюся жизнь — сколько бы мне ни оставалось! — провести с этой женщиной; вдыхать только тот воздух, которым она дышала и есть только то, что она не доела. Я не могу больше ждать. Я всегда знал, что люблю только ее, так чего же я ждал так долго? Теперь никто не сможет отнять ее у меня — не позволю. И не пытайтесь встать на моем пути — ведь вы тоже живые люди. А раз живые, значит, можете умереть. Я тоже могу умереть… Но не это страшно… Страшно, что все это время я жил без нее. А значит — совершенно напрасно… И от жалости к себе хочется плакать. И от радости, что она наконец со мной, тоже хочется. Но нет у меня слез: давно уже все кончились. Поэтому довольно эмоций. Пора заняться делом.»