Татьяна Бочарова - Черное облако души [litres]

Она открыла глаза, непонимающе глядя на него.

– Влада!

– Где?

– Что «где»? – теперь уже не понял Никита.

Она с трудом приходила в себя.

– Я уснула, что ли?

– Да, и так крепко. Я не мог тебя разбудить.

Она вылезла из шкафа, стряхивая с себя пыль.

– Что это за мадам приходила к тебе?

– Местная продавщица. Кажется, она положила на меня глаз.

– Ну ты у нас мужчина хоть куда. – Влада хитро усмехнулась. – Я умираю с голода. Где мой суп? Надеюсь, она не все слопала?

– Нет. Я оставил тебе. – Он налил ей в тарелку.

Она жадно принялась хлебать его. Никита молча смотрел, как она ест.

– Спасибо, все очень вкусно, – поблагодарила Влада. – Мы петь сегодня будем?

– Будем, но чуть позже. Я дров наколю, и будем петь.

– Чудненько. – обрадовалась Влада. – А огурчик можно съесть?

– Можно.

– Замечательные огурчики, – весело прощебетала Влада и полезла в банку.

Через неделю их быт совсем наладился. Никита исправно топил печь, Влада носила из колодца воду. Они готовили нехитрую еду: картошку, гречку, макароны, отваривали сосиски, жарили окорочка. Впрочем, готовили – это не совсем верно. В основном стряпней занимался Никита. Влада по-прежнему ленилась, торговалась по любому поводу, стараясь увильнуть от работы по дому. Если же откосить не удавалось, то делала все из рук вон плохо. Периодически у них с Никитой из-за этого происходили стычки, которые всегда заканчивались перемирием.

Погода стояла отличная, и у них вошло в привычку гулять по лесу до той самой опушки, где бежал ручей. Дорога в обе стороны занимала чуть больше часа. Они сидели на пеньках у речушки, слушали, как поют птицы, наблюдали за носящимся по округе Шоколадом, разговаривали на самые разнообразные темы, наслаждаясь тишиной и покоем. Никита чувствовал себя почти полностью счастливым. Почти – потому что в глубине души у него затаилось нечто тревожное и гнетущее. Это было чувство огромной вины перед покойной женой, ощущение собственного предательства и что-то ещё, чему сам Никита не мог дать объяснения. Иногда это что-то становилось настолько сильным и мучительным – он едва сдерживался, чтобы не застонать. А иногда почти совсем отступало, давая место гармонии и тихой радости, чтобы потом возникнуть снова.

Никита незаметно наблюдал за Владой – исподтишка, когда она была чем-то увлечена и не замечала его пристального взгляда. Он выучил наизусть каждый ее жест, все привычки и ужимки, интонации ее голоса.

Она не любила шоколадные конфеты, не переносила Агилеру, упорно бралась за вещи левой рукой, затем перекладывая в правую. Она отрицала все, что когда-то сама проповедовала, и периодически уходила в себя настолько, что не сразу откликалась на зов. Никите казалось, что она живет в каком-то своём мире, иногда выныривая из него, а иногда погружаясь на самое дно. В это время для неё переставали существовать окружающие. Она не видела и не слышала их. Стоило определённого труда вернуть ее в реальность.

Вечерами они неизменно музицировали, оба получая от этого несказанное удовольствие. В такие моменты Никита забывал все плохое и с головой уходил в наслаждение. Слушая Владу, он думал о том, что когда-нибудь, когда все кончится, он заставит ее учиться во что бы то ни стало. Но что кончится – этого Никита не мог сказать. Он просто плыл по течению, просыпаясь и засыпая в деревянном домике, под щебет птиц, всеми фибрами души ощущая себя нужным, а оттого – молодым и полным сил.

«Июнь. Первые по-настоящему тёплые дни. Упоительно длинные, светлые вечера. Мне кажется, стоило вытерпеть всю эту седую, мглистую зиму, с вечной тьмой, с жестокими ветрами, с невольным заточением в четырёх стенах, с холодом стареньких батарей, с обледеневшими стёклами, за которыми ничего не видно, кроме все той же темноты. Стоило все это перетерпеть ради высокого голубого неба, оголтелого щебета птиц, бело-розового цветения яблонь, а главное – ради свободы!!

С самого утра на моем пороге стоит Галка. У неё каникулы, а значит, она вольна, как птица. Она пришла, чтобы посадить меня в коляску и вывезти во двор. И вот я сижу под берёзой, наслаждаясь чириканьем воробьев, матерной бранью соседа-алкаша – да, да, даже его брань меня радует, потому что она живая, а я наконец выбралась из своей клетки в десять метров.

Совсем рядом несутся машины, они громко сигналят, у подъезда девчонки прыгают в классики, чертя мелом на асфальте цифры. Галка ест мороженное, облизывая его со всех сторон блестящим розовым языком. Капли текут по ее подбородку, падают на платье, на голые коленки. Возле ее ног вертится дворовый пёс Тузик и норовит слизнуть мороженое с Галкиных коленок. Ей щекотно, она морщит курносый нос, на котором солнце уже оставило свои метки в виде веснушек.