Ной Хоули: Хороший отец

«Что ты наделал?» – думал я. Но, спрашивая, не знал, обращаю вопрос к Дэниелу или к самому себе.

Я один сидел на заднем сиденье внедорожника. Запах новой машины добавил подступающей тошноты. Другая машина шла впереди, еще одна сзади. Ехали быстро, включив сирены и мигалки. Агент Мойерс с агентом Грином сидели впереди, Мойерс за рулем. В первые минуты, пока мы тащились по улицам поселка, на скорости подскакивая на «лежачих полицейских», они молчали.

Я представлял Дэниела таким, каким видел в последний раз: длинные волосы, медвежьи объятия, прощальный взмах руки, – и свои чувства – чувства человека, который смотрит непонятный ему фильм. Почему я его отпустил? Надо было тащить в отель, заставить вернуться домой вместе со мной. Отмыть, постричь, подкормить. Жить в семье, среди любящих людей – разве это не глубочайшая из человеческих потребностей? А я просто смотрел, как он уходит.

– С моим сыном все в порядке? – спросил я.

Они не ответили. Я смотрел, как убегают назад дома моих соседей с теплыми огоньками окон. Семьи по своим логовам, слушают музыку, смотрят телевизор. Они уже видели фото Дэниела? Узнали его?

– Мой сын, – повторил я. – Как он?

– У вашего сына пуля в бедре, – ответил агент Мойерс.

– В каком бедре? Бедренная артерия не задета? Прошу вас, я врач…

Грин обернулся с пассажирского места. Мне был виден наушник у него в ухе. Под цвет кожи белого человека. Я задумался, не раздражает ли его, что никто не считает нужным подгонять лучшие технические средства для людей его расы.

– Когда агенты Секретной службы слышат выстрелы, – начал Грин, – то встают во весь рост, чтобы представлять собой удобную мишень.

Я настолько не видел смысла в его словах, что усомнился, по-английски ли он говорит?

– Мы стараемся оттянуть огонь на себя – от объекта, – продолжал он. – Если вы пересмотрите запись, увидите, что так поступили и агенты в Лос-Анджелесе. Они бежали навстречу выстрелам.

– К сожалению, – сказал Мойерс, – ваш сын был хорошим стрелком.

– Прошу вас, – взмолился я, – тут, должно быть, какая-то ошибка.

Грин отвернулся.

– Нам велели доставить вас в расположение службы для опроса, – сказал он. – Остальное нас не касается.

– Он мой сын.

– Доктор Аллен, ваш сын убил будущего президента Соединенных Штатов.

Его слова вспыхнули и охватили меня пламенем. Я слышал гул – кровь билась в ушах.

– Он умер?

– Мы доставим вас в расположение, – повторил он.

– Моя семья…

– Вашей семье ничего не грозит, – заверил Мойерс. – К дому приставлены агенты. В подобных случаях люди теряют самообладание. Действуют неразумно.

– В каких случаях?

– Политических убийств. Выборы – это надежды.

Мы уже выехали на шоссе, вой сирен заглушил рокот мотора. Спидометр показывал 106 миль в час.

– Простите, – сказал я. – Вы сказали «Выборы – это надежды»?

Он не ответил. Я закрыл глаза, глубоко подышал. За годы работы в неотложной помощи я научился: чтобы ясно мыслить в хаосе, нужно замедлить ход вещей. Подходить к проблеме шаг за шагом. Как ученый, я должен был оставаться в стороне, накапливать факты. Я не мог позволить себе эмоции, они замутняют сознание, делают безрассудным. Я попытался пересмотреть факты. Мой сын в Лос-Анджелесе. Арестован на политическом митинге и обвинен в покушении на сенатора. Есть видеозаписи, но пока ни на одной не было его лица. Стрелок сделал два выстрела или три и скрылся в толпе. Возможно, полиция ошиблась. Схватили не того.

Проносясь по шоссе, я думал о депутате Конгресса из Феникса. О женщине, в которую стреляли у супермаркета. Как ее звали – Гиффордс? Солнечный январский день. Расставляют карточные столики. «Приходите на встречу со своим представителем!» Собирается толпа. Женщина выходит на солнце, улыбается, машет рукой. Пожимает руки своим избирателям, и тут бледный круглолицый мужчина подходит сбоку и открывает огонь из полуавтоматического пистолета – одна пуля в упор пробивает женщине голову. Убиты еще шестеро. Тринадцать раненых – в 9-миллиметровом «Глоке» больше тридцати патронов.

Я вспоминал сумасшедшего убийцу. Джаред Лофнер, двадцати двух лет. В первые недели после покушения его можно было видеть повсюду. Диковатая улыбка на пухлом лице подозреваемого – похож на толстяка, выигравшего первый приз на праздничной ярмарке. Почему-то от его вида делалось холодно. Желтые вспышки камер придавали его коже болезненный оттенок сходящего синяка. Лысая голова выглядела неестественно: уродливая, как опухоль. И на его лице с немигающими глазами – один в тени – застыла шутовская ухмылка. Он не был нормальным человеком. Сумасшедший, «браток» из «Заводного апельсина».