Журнал «Искатель» - Искатель, 2018 № 09

Тут в сене зашуршало, слишком громко, как для крысы, и Ванька, закрывая собой возлюбленную, спешно допил из полуштофа остаток и взял его в руку, словно дубинку. Зашуршало вторично, и явилась в сене черная рогатая голова, а под рогами засветились желтые глаза.

Хмель, во время объятий нечувствительный, бросился Ваньке в голову. Он поднял бутылку, чтобы огреть ею нечистого — и опустил руку. Вовсе перед ним и не черт (и чего ему гут делать, тоже мне нашел грешников — пусть Филатьеву является!), а обыкновенный козел, их держат в каждой конюшне, чтобы жеребята не переводились.

— Эй, бородатый, иди лучше над кобылами поколдуй!

— Ме-е-е, — не согласился козел, и тут же, будто по его команде, загудели колокола сорока сороков церквей московских, поднимая народ на заутреню.

Вместо пожилого Ванька выдал рогатому упрямцу пряник, а сам, ласково теребя за плечико, склонился над медленно проступающим в рассветной мути прекрасным ликом Дуняши. Пора, пора разбегаться, пора двум детям, друг друга нашедшим, возвращаться в чужой и опасный мир.

С головой, тяжелой от вина и бессонных любовных переживаний, нелегко оказалось Ваньке найти полуразвалившуюся избу на берегу смрадной Неглинной, где назначил ему встречу Камчатка неделю тому назад.

Хозяйка притона, сгорбленная старуха Стешка, весь день жаловалась, что дела идут хуже некуда, в обед ткнула Ваньке тарелку кислых шей с коркой хлеба и с обеда же начала зудеть, что пора бы и заплатить за квартиру да за услуги. Ванька отмалчивался, ожидая Камчатку, от которого ждал совета не только о том, как расплатиться с бабкой, но и про всю свою оставшуюся жизнь. Солнце между тем уже садилось, и паренек то и дело вскакивал со скамьи, на которой барином провалялся весь день, и через маленькое, но застекленное окошко вглядывался в облитый закатом двор.

Как ни прислушивался, но легких шагов Камчатки он так и не услышал. Раздался условный стук, старуха вышла в сени и отодвинула засов.

Вошел Камчатка и, Ваньку увидав, непритворно обрадовался. Обнял его, обдав запахом табака и свежевыглаженного белья. Усадил на скамью и попросил:

— Рассказывай, куда подевался!

Ванька рассказал. Камчатка попросил показать ему вольное письмо, шевеля губами, прочитал.

— Не врешь, что никого из воров не продал? Ну тогда — молодцом! Что ж ты, старая, ко мне не прибежала, как договорились?

— В доме пусто… Одного огольца оставить?.. Чтобы обчистил?.. — забормотала старуха.

— Ладно, старая, сходи давай за водой, поговорить надо, — сунул ей Камчатка коромысло.

Они еще пошушукались в сенях, и вор вернулся в комнату один.

— Послушай, Ванюха, ты теперь человек свободный и дороги перед тобой открыты, только выбирай. Свободно тебе записаться в посад, пойти в подмастерья, в приказчики, на суконную фабрику, а то — на Филатьсвы пожитки — и лавчонку открыть. Что скажешь?

— Я, Камчатка, воровскую вольную жизнь теперь ни на что не променяю. Чтобы мне горбатиться за прилавком или терпеть затрещины от дуролома-хозяина? Да ни в жисть!

— Если на том стоишь, есть у меня для тебя веселое дело.

Когда Ваньке удалось с помощью Тайной канцелярии избавиться от обворованного им хозяина, да еще и вольную на руки получить, да при этом еще никого из братвы не заложить, Камчатка поверил в воровской фарт своего воспитанника и пришел к выводу, что им следует покорыстоваться как можно скорее, пока он, фарт, не улетучился. От чего оно, воровское это счастье, проистекает — от особого расположения планет над головою или от временного благоволения уже бесплотных Высших над человеком сил, — он не знал, однако по опытам жизненным убедился, что и вето ремесле, и в игре, карточной или в зернь [6] В кости. , полоса везенья, если уж и выпала, долгой не бывает.

Посему Камчатка и придумал истратить фарт Ваньки надело неслыханное — ограбить ни много ни мало, а императорский Анненгофский дворец. Правда, сама государыня-императрица Анна Иоанновна с полгода уже как переехала, со всеми своими пожитками и с мебелью, в Петербург, но деревянный дворец, построенный по ее приказу со сказочной скоростью, пустовал не полностью: оставались в нем не такие скорые на подъем, как сама царица. ее придворные: доктор Евлих, сам заболевший аккурат во время переезда императорского двора, портной, срочно дошивавший начатые наряды, их собственные слуги, комендант и три сторожа дворца. А вот караульные солдаты с дворца были сняты, о чем Камчатка имел доподлинное известие.