Журнал «Искатель» - Искатель, 2017 № 08

— Пап, поиграем в шахматы? — как-то спросил дошкольник Тед, зайдя в гостиную с шахматной доской под мышкой.

— Нет, — с непонятной Теду жесткостью отозвался отец.

— Но почему? Я же уже научился играть.

— Играть научился, проигрывать — нет.

Это было правдой. В шахматах, как и во всех других играх, Миллер-старший не поддавался сыну, считая, что именно так тот быстрее освоит азы мастерства. Но неизменным итогом подобного подхода были слезы чрезмерно обидчивой детской натуры.

— Скажи, ты ведь до сих пор мой подход не принимаешь? — хитро щурился отец.

— Отчего же — принимаю… — склабился в фальшивой улыбке Тед. — Но в штыки.

— Сын, в этом мире что-то дается слишком легко, а что-то не дается и с титаническими усилиями. Если бы все рождалось лишь при выстраданном усилии, мир был бы более качественным. В реальности же он во многом слишком поверхностен и однообразен. Усилие значит качество в конце усилия. А если что-то дается без усилий? Нет усилия, нет и качества. Второе вытекает из первого. Оно — его брат-близнец. Просто это их родство не каждому очевидно. Не всякая каша — овсянка, и не для каждого овсянка — каша.

Что именно имел в виду отец под абракадаброй про кашу, Тед так и не смог понять. Но самую горькую досаду он испытывал не тогда, когда не мог понять слова отца, а когда не мог с ними согласиться. Больше всего его злило нежелание отца признать право своих соотечественников на «американскую мечту».

— Папа, право на сытую жизнь — разве не ради этого рождались и гибли тысячи поколений людей до нас?

— Конечно, все не должно сводиться исключительно к духовным составляющим жизни. Материальная сторона нужна для определенного уровня бытового комфорта, который и позволяет западному человеку заниматься духовным самосовершенствованием. Глубже чувствовать. Любить. И даже ненавидеть — не до мерзости пустым сердцем, а основательно, вдумчиво, взвешенно. А человек, живущий на улице, вряд ли будет думать о чем-то, кроме куска хлеба. И его остается только жалеть. Но над человеком, который стремится к тому, чтобы у него был золотой унитаз, следует только смеяться. В человеке, ищущем величия, величия нет. Оно может быть лишь в человеке, не думающем о нем. Не возражай, сынок. Глупо ожидать, что стремящиеся к золотому унитазу в той же степени стремятся и к золотому сердцу. Рассчитывать здесь на исключения — это все равно что после покраски волос вопрошать: «А остался ли у меня хоть один волос натурального цвета?»

— Иногда я не могу отделаться от ощущения, что ты презираешь собственную родину.

— Я, именно будучи критиком, люблю свою родину искреннее оголтелых патриотов, потому что знаю, за что люблю ее, кроме собственно того, что родился здесь. Любить родину — это не бить себя в грудь при каждом ее упоминании, а поднимать ее с колен при каждом падении. Не требовать, чтобы родина была твоим должником за избитую в синяки грудь, и не ждать, что она вообще будет знать и помнить тебя. Довелось мне как-то посетить одну из стран Латинской Америки через несколько лет после случившейся там революции, и мне стало обидно за то, что о погибших во время тех событий вспоминали лишь по памятным дням. Я им так и сказал: «Они умерли за ваше дело, но что-то их могилы вы нечасто посещаете». Так мне, глупому тогда еще человеку, разжевали, что да как: «А смысл? Их могилы — лишь одна из наших реликвий и используются по мере надобности. Каждый из нас понимает это и на ежедневные молитвы о себе со стороны соратников не рассчитывает. В противном случае это будет уже не борьба, а посиделки бабок на скамейке». Понимаешь, да? Нужно быть солдатом своей родины, а не ее оккупантом. Я хотел бы ошибаться, но я пришел к убеждению, что «патриоты» отчего-то недолюбливают своих соотечественников. Ревность? Или им кажется, что другие мешают им в достаточной мере проявлять свой «патриотизм», прихватывая руку, которой они норовят при каждом удобном случае шарахнуть себя в грудь? Любить, например, животных им почему-то ничто не мешает, а человек для них — чуть ли не враг, если он не такой, как они. Когда человек сочувствует животным, но не человеку — это абсурд. Это мы так однажды окажемся в ситуации, когда никто и ни к кому не сможет обратиться не то что за помощью, а даже за словом сочувствия. Это будет тотальный и беспощадный конец. Мы охотнее пустим к себе в дом и сердце нуждающееся животное, чем не менее нуждающегося человека. Почему?

— Наверное, потому что не ждем неблагодарности от животного.