Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Я уже засыпал, как вдруг подскочил на месте.

А лодка-то! Она все еще пришвартована в месте, где я высадился. Я понятия не имел, полная или малая сейчас вода и не унесет ли лодку в море. Я поскорее натянул на себя мокрую обувь, мокрые брюки и мокрый анорак и выскочил из дома.

Лодка покачивалась на волнах перед каменистым берегом, как будто говоря мне: «Добро пожаловать к нам». Промелькнули огоньки одинокого автомобиля на далеком Ансте.

Из последних сил я на веслах обогнул остров. Едва не напоролся на острые камни у причала. Попытался отпереть сарай для лодки, но не нашел ключа и просто причалил ее к двум полусгнившим палам.

В ту ночь мои сны замкнулись в кольцо.

Я стою в большом зале рядом с одетой в платье женщиной. Свет из высоких окон растягивает наши тени на полу. Мы безмолвны. Словно ожидаем, что музыка пригласит нас на танец.

Мы ровесники, и все же она взрослая, а я — нет. Мы обнимаем друг друга, но не ощущаем прикосновений; она для меня будто воздух, и я для нее тоже.

Что-то не так.

Что-то не так с нами обоими.

И тут ее образ начал расплываться. Платье поначалу сохраняло очертания тела, но вот его тонкая ткань стала бесформенной и сплелась в охапку лоскутов. Я подставил локоть и подхватил его за талию — и вот уже стою один с платьем мертвой женщины.

Я проснулся, задаваясь вопросом: этот танец только начинается? Или он никогда не остановится?

Снаружи доносились удары прибоя о скалы Хаф-Груни. Я снова заснул.

Мутноватый свет сквозь щелки в оконных ставнях. Одежда мокрой кучкой на полу.

Я поднялся. Сон еще трепетал во мне. Как запечатлевшийся на сетчатке фантом, медленно пожираемый дневным светом.

Мир вокруг был сер. Солнце пыталось пробиться сквозь эту серость. К сараю для лодок вела заросшая дорожка из нескольких каменных плит, а лодка лежала там, где я ее принайтовил. Ветер утих, но на скалах перед навесом все равно бурлили буруны.

Я открутил гайки-барашки, закреплявшие ставни изнутри, а затем пошел на улицу и снял их. Посмотрел снаружи, как в дом проникает свет, и мне вспомнилось, как я включал лампу в столярной мастерской.

Потом я подошел к входной двери. Взялся за ручку и сказал себе, что я — Эйнар Хирифьелль.

Дверь открылась туго, заскрипев. Едва заметные следы прежней жизни. По низу стены, где дедушкин брат скидывал с себя обувь, ободралась краска.

Стало немного понятно, как проходили его дни. Проснуться в маленькой спальне за кухней, где на грубо сколоченном топчане лежал старый пружинный матрас без простыни. Помятый таз для умывания и зеленый жестяной кувшин. Полотенце, кусок засохшего мыла.

Перевернутый кофейник. Завтрак в одиночестве. В сером сумраке одинокая табуретка у кухонного окна. Вид на птичий базар на соседнем острове.

Мебель Эйнар сделал сам — по стыкам было видно. Но она была простой, как верстак. В свой собственный дом элегантность и вдохновение он не пустил.

Топил Эйнар торфом. В ящике возле плиты я нашел несколько высохших черных комков. Пол был протерт ногами от кухни до гостиной, где он, должно быть, ложился прикорнуть на диванчик, поставив чашку на низенький столик.

На подоконнике — радиоприемник, популярный в Норвегии в пятидесятые годы. В коричневой плетеной посудине прокуренные трубки. Видимо, все оставалось нетронутым с тех пор, как он умер.

Я сел прямо у входной двери, в полутьме. В дверь задувал ветер.

Эйнар Хирифьелль. Между камнями и морем. Между дождем и ветром. Суровое небо над бесконечно усталым человеком.

Порыв ветра взъерошил мне волосы. Дедушка, видимо, поменял замки после похорон. Но почему он фотографировал с Анста, а не прямо здесь, и почему участок не продали?

Я замерз. В прихожей я нашел вылинявшую серо-зеленую куртку. Надел ее, а также заляпанные маслом рабочие штаны и потрескавшиеся бледно-желтые резиновые сапоги. « В остальном он был весь жалок, оборван , — сказал пастор. — В уродливых желтых резиновых сапогах ». Я побродил по крохотному дворику. Все равно что набрести на огороженное пастбище и вдруг узнать, что оно принадлежит кому-то из родственников. Наполовину мое, наполовину чужое.

Нужно найти ключ от сарая, сказал я себе. Затащить туда лодку. Чтобы меня не засекли. Не придется точить лясы. Не придется слушать, что остров вообще-то мне не принадлежит.

Под водосточными трубами стояли деревянные бочки, полные дождевой воды. Я нагнулся к воде и начал пить — выплевывал ниточки водорослей и все пил, пил… Тут я услышал лодочный мотор.