Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Утро выдалось прохладное. Я уселся в «Бристоль» и в полумраке двинулся по пустым улицам. Золоченый церковный шпиль едва виднелся на фоне неба. Так же, как двадцать лет тому назад. Не смыкающий глаз ребенок, его сонные родители. На пути к памятнику войны и ожидавшему их однорукому человеку. Я вспомнил свои ощущения, вызвал в памяти отблески уличных фонарей, скользившие по капоту, мягкое урчание мотора, желтоватый свет приборной доски, маму и отца на пути к смерти.

На возвышении я увидел Тьепвальский монумент. Колоссальный рельеф, невозможно сказать, уродливый или прекрасный, предназначенный оставаться там на века и транслировать крики умирающих.

Парковка была пуста. Слышно было только мои шаги по гравию. Памятник по мере моего приближения вырастал в темноте, а я думал: « Ты был здесь раньше. Помнишь вздымающуюся к небу арку, пение птиц за спиной?»

Я остановился и глубоко вдохнул сырой утренний воздух. Пошел дальше. Промелькнула мысль, что и Гвен может оказаться здесь. Потом я остановился перед каменным колоссом, поднялся по широким ступеням, вошел в зябкое царство освященного камня и оказался среди мертвых. Звук моих шагов гулко отдавался под сводами. Всюду темнота, прохлада, старина.

Прошло десять минут. Постепенно светало. На поверхности камней заиграл утренний свет, обнажив бесконечность высеченных знаков, ряд за рядом уходивших вдаль. Взошло солнце, и меня обступили семьдесят три тысячи имен.

Я нашел каменный блок, посвященный «Черной страже». Здесь они стояли, Уинтерфинч и мама. У него за спиной его солдаты, у нее — история жизни, начавшейся в Равенсбрюке. В эти утренние часы для их рассказов хватало времени. Рассказ мужчины, желавшего перед смертью разобраться в своей жизни. Рассказ женщины, оставшейся в долгу перед своей матерью, которой она не помнила.

Я поступил так же, как они. Поднялся по каменным ступеням основания, нашел замурованный в стену латунный ящик с изображением креста, достал из него Книгу памяти и расписался там — моя подпись была первой этим утром.

Почему не решить все там и тогда? Зачем им понадобилось в лес? Может быть, Дункан сделал маме деловое предложение. Назвал определенную сумму. Потом мама с отцом поехали дальше вдвоем; может быть, это давало им время посовещаться…

Я покинул Тьепваль и отправился к ореховому лесу моей семьи. Размером примерно такой же, как березовый, но с таким густым подлеском, что кусты оттопыривали изгородь наружу. На отдалении в лесу виднелись несколько буковых деревьев, кроны которых вырисовывались на фоне голубого неба. Птицы молчали. Воздух был приправлен поднимающимся с земли прелым запахом.

Когда я подошел к заржавелой колючей проволоке, мне стало так тоскливо, что я чуть не повернул назад. Холодным п о том одежду приклеило к коже. Перед глазами у меня встали выветрившиеся имена мамы и отца, высеченные на голубом саксюмском граните не видимой отсюда могилы, возложить цветы на которую у меня не хватало душевных сил.

И тут лес ответил мне. Налетел ветерок, донес ароматы осени. Шелест деревьев. Легкий проблеск дорогого воспоминания.

Рука отца в моей. Крепкая и сильная. В другой руке что-то новое, интересное. Игрушечная собачка.

А теперь — контуры еще одного воспоминания. Ничего четкого, только неуемность в теле. Мне не терпится. Потому что они всё говорят, говорят, и конца этому не видно.

И вот трехлетний малыш решил: пора уже им вспомнить обо мне. Шаловливом ребенке, каждое утро игравшем в прятки среди яблонь. « И как бы ни устала, я играю с ним, потому что всякий раз как мы снова находим друг друга, это служит напоминанием о том, что жизнь имеет смысл».

Они не собирались заходить в лес. Обо всем уже договорились, стояли и обсуждали последние детали. Хватка отцовской руки с каждой секундой слабела. И вот он выпустил мою руку навсегда. Я бросился прочь. Побежал туда, куда бегал всю свою жизнь. За деревья.

Правда состояла в том, что моих родителей убил я. Если б я не спрятался от них, они жили бы по сю пору.

Я заставил себя зайти туда. Хотя сердце выскакивало у меня из груди, а тело так противилось этому, что даже яички втянулись. Но я был, наверное, одним из десятков тысяч людей, которые чувствовали себя здесь так же.

Я перелез через ограду, осторожно опустившись на ноги с другой стороны, стал спиной к сетке и пошел вдоль нее, так что она цеплялась за одежду на спине. Роса с веток омывала мое лицо, как будто я шел сквозь строй слепых, опрыскивающих мне лицо жидкостью в некоей оккультной церемонии.