Софья Шапошникова - В погонах и без погон

Она уложила его спать, и он не спросил, как всегда, зачем детям обязательно спать днем, ведь взрослые днем не спят. Он был обижен, смотрел исподлобья куда-то мимо ее уха, и она вдруг подумала: как это может быть, что всего четыре года назад Альки совсем не было. Не было на свете вот этого Альки с его ярко-красным треугольничком-ртом и смородиновыми глазами, с его взглядом исподлобья и особым Алькиным парным запахом, а она жила, училась, смеялась, хотя Альки не было. И, уложив сына, она поцеловала его, а больше понюхала и сказала, что собаки узнают своих не по виду, а по запаху, и пощекотала его шею носом. Алька засмеялся и сказал, что собаки не спят.

- Откуда ты взял, что собаки не спят?.. Они спят,- радостно и легко сказала она.

- Собаки ночью лают.

- Ты спишь ночью, как ты знаешь, что они лают?

- Знаю.

Она подвернула под его ноги одеяло и с боков подоткнула, и он сразу заснул, будто и не блестели возбужденно только сейчас его глаза и он не спорил с ней о собаках.

Кира сварила молочный кисель, Алькин любимый, подумала, что надо бы постирать, но рассердилась па кого-то или что-то - выходной день она не станет тратить на стирку, дудки. У нее была хорошая книжка, ей даже хотелось написать письмо автору: спасибо вам за вашего Олега и Даньку и вообще спасибо, я так хорошо поревела над вашей книжкой, так от души - ну просто отлично поревела.

Кира взяла в руки книгу, вспомнила, что уже закончила ее читать, и, погладив скупой переплет (черные буквы на синем квадрате, никаких рисунков), отложила на столик. Были еще газеты - «Правда» и «Медицинская газета», но читать их не хотелось, не то настроение. Она поудобнее устроилась в большом кресле, посидела с полчасика, прислушиваясь к ровному Алькиному дыханию и думая об этом книжном Олеге, - уж она бы его уберегла. От мыслей об Олеге нечаянно вернулась к запретным мыслям о муже и, почувствовав, что вот-вот расплачется, быстро встала, вынула из плетеного пластикового ящика грязное белье и пошла в ванную стирать.

Это было почти все Алькино, у него особый талант пачкаться, но и от грязных Алькиных рубашек пахло чистым, парным Алькиным запахом, и ей было приятно мять их в пенной от порошка воде, отжимать и полоскать. Вместе с Алькиными вещами она опять - в который уже раз - захватила грязную майку Вадима. Майка пахла очень знакомо - потом и табаком, так уже ни одна вещь в доме давно не пахла. «Не стану ее стирать с Алькиными вещами», - со злостью сказала вслух Кира. Но никакой злости в ней не было, это она заставляла себя думать со злостью и еще думать о себе, что она думает со злостью. На самом же деле она отложила майку в сторону, как уже много раз откладывала, чтобы она еще повалялась грязная, потому что выстиранная она уже не будет пахнуть Вадимом и вообще не будет его майкой - просто старая чистая майка, ничья…

А за окном сыпал снег, быстрый, слепящий. Кира протерла глаза и стояла, смотрела на снег. Где он там бегает в своем легком пальтишке?.. Презирая себя, взяла майку в руки и, уткнувшись в нее лицом, заплакала.

Кире было шесть лет, когда мать привела ее в чужой дом и велела называть незнакомого мужчину отцом. Она легко выговорила это слово, ей всегда хотелось иметь отца. Ей нравилось, что он высокий, что у него добрые толстые губы и руки большие, добрые, а голос низкий, глухой, как из-под земли. Нравилось, что он лечит больных детей и на его столе стоит гладкая деревянная трубка.

Ей было девять, когда мать исчезла из дома. Отец ходил мрачный, не отвечал на ее расспросы, а спустя несколько дней сказал, что мать умерла. Кира не поверила: ведь после умерших остаются их вещи…

Ей было одиннадцать, когда отец привел к ним «эту женщину».

- Вот тебе мама.

Она убежала и спряталась в соседском саду, чтобы выбраться из него ночью, уйти из города и разыскать маму. В саду ее, продрогшую (стояла поздняя осень), нашел Вадим. Унес в свою комнату - унес, потому что идти она не хотела, брыкалась и кусала его руки. Усадил на свою кровать, дал ключ от двери: «Запрись изнутри. Я разыщу твою маму и отвезу тебя к ней».

Она осталась у него, не подозревая, что отец и «эта женщина» будут предупреждены и все в семье Ивакиных тоже будут предупреждены, и то, что она прячется здесь, только для нее одной сохранит видимость тайны.

Возвращаясь из школы, Вадим скребся ногтем о дверь, и она впускала его. Он учился тогда в восьмом классе, на его столе лежали взрослые книги, и Кира читала их. Он приносил ей еду и, пока она ела, рассказывал о своем детстве. Она смотрела на него и никак не могла представить его маленьким: в восемь лет это был уже вполне самостоятельный паренек, он колол дрова и топил печку, и нянчил Олю, и ходил в магазины, отоваривал карточки, которых Кира в глаза не видела, и даже сам сколотил табуретку, потому что никакой мебели у них тогда не было. Он всегда был взрослым и равным в семье, и даже бабушка, главная в доме, советовалась с ним по всем важным делам. Как же было ей, Кире, не послушаться его! Он уговорил ее вернуться домой и опять ходить в школу. Вырастет, получит паспорт - и тогда никто ее не удержит, она сможет поехать к маме. Маму он обещал разыскать.