Адольфо Бьой Касарес - Ненависть любви

Комиссар собрал нас в столовой.

— Сеньоры, — сурово провозгласил он громовым голосом, — полагаю, вы готовы во всем сознаться. Я сейчас перейду в кабинет хозяина, а вы станете входить по очереди, по одному, как овцы на стрижку.

— У вас что, плохо с юмором? Почему вы не смеетесь? — спросил меня Монтес.

Я хотел достойно ответить, но мощный поток алкогольных паров заставил меня отступить.

Началось дознание. Меня вызвали в числе первых. Хотя на меня и не давили, я рассказал все, что знал, не утаив ничего, что могло бы пролить свет на случившееся и помочь следствию. Подобно милостивому к читателям автору детектива, я ограничился пока лишь расстановкой акцентов. Верилось, что под моим руководством даже скромный ум Аубри в конце концов заподозрит, что тут дело нечисто.

Выйдя из кабинета, я обнаружил, что забывчивость помешала мне нарисовать полную картину. Хотел вернуться, но меня не впустили. Теперь придется дожидаться, пока другие свидетели промямлят свои пустопорожние показания. В чистилище быстро не бывает!

Возможно, нелишним будет упомянуть в этой хронике одну деталь, которую Аубри сообщил мне в частной беседе, — о показаниях Андреа. Оказалось, в тот роковой вечер моя кузина, как обычно, поставила на тумбочку у кровати Мэри чашку шоколада. Теперь чашка исчезла. Андреа утверждала, что сразу не заметила пропажи по причине якобы нервного потрясения.

Наконец появился заказанный мною гоголь-моголь. Я воспрянул духом. Когда меня снова вызвали, я поднялся с места не как подчиняющийся приказу, но как жаждущий взять реванш. Входя в кабинет, я напевал известную песенку:

Некоторое время я молча смотрел на комиссара. Потом разразился следующим монологом:

— В комнате мальчика, среди чемоданов, спрятана мертвая птица. Альбатрос. Я обнаружил его сегодня вечером, распоротого и выпотрошенного. — Тут я выдержал выразительную паузу и продолжил: — Может быть, через несколько часов после того, как я обнаружил птицу, в то самое время, как доктор Монтес освидетельствовал труп девушки, в подвале чьи-то руки бальзамировали альбатроса. Как вам такие совпадения? Яд, убивший девушку, сохраняет птице видимость жизни.

В ту же ночь мое открытие принесло первые плоды. Не встретив противодействия, спокойно и естественно, как бы повинуясь необходимости, я перешел из разряда подозреваемых в категорию следователей. Наши с комиссаром Аубри и доктором Монтесом конфиденциальные беседы за чашкой кофе с вишневым ликером затягивались до восхода солнца над песками. Моему коллеге хотелось говорить о женщинах. Комиссар создавал атмосферу духовности беседами о книгах. Он был поклонником «Графа Кости» [14] «Граф Костя» — роман (1863) французского писателя Виктора Шербюлье (1829–1899). , признавал «Фабиолу» [15] « Фабиола , или Церковь в катакомбах» — роман (1854) английского писателя Николаса Уайзмена (1802–1865). и не одобрял «Бен-Гура» [16] «Бен-Гур» — роман (1880) американского писателя Льюиса Уоллеса (1827–1905). . А любимой его книгой оказался роман «Человек, который смеется». Его голубые глаза глядели на меня проникновенно и грустно.

— Вы не находите, — спросил он меня как-то раз, — что величайшие страницы мировой литературы — это те, где Гюго рассказывает об английском лорде, который любит петушиные бои и заставляет двух женщин в клубе танцевать на руках? Незамужней он дает за это приданое, а мужу другой — должность капеллана.

Признаться, я был несколько смущен столь трепетным отношением Аубри к литературе, и смущение мое переросло в неловкость, когда я вдумался в его вопрос. Слава Богу, нашлась фраза, которая помогла мне выпутаться из щекотливой ситуации. Она содержала в себе полезный совет. Я рекомендовал почитать современную литературу, например «Волшебную гору» Томаса Манна, роман весьма подходящий к нашим обстоятельствам, особенно если учесть, что ни одного экземпляра этой книги в гостинице не было.

Комиссар жадно и почтительно ловил мои рекомендации. Мне казалось, его голубые глаза буквально вбирали в себя каждое мое слово. Может, он таким образом покрепче загонял мои советы в свою память. Я еще не успел договорить «Томас Манн», когда он с трудом, как человек, блуждающий «по темным полям забвения» в поисках нужной строки, произнес:

— «Канон гласит: „суть ада — доброта“» [17] «Канон гласит: „суть ада — доброта“». — По-видимому, апокрифическое изречение. Следует отметить, что связанная с этим тематика интересовала как Биой Касареса, так и его друга и соавтора Борхеса. Одна из составленных ими антологий называется «Книга неба и ада». . Подобные цитаты выдают великого читателя, даже не талантливого, а гениального.