Инна Булгакова - Крепость Ангела

Болиголов, черное растение над жутковатой «тройкой», — ключевой символ (и улика), связующий времена и судьбы. Доктор до сих пор балуется травками (как бы ни отрицал!) и знаком с Петром и Паоло… Петр и Павел — «апостолы» «новой веры». Материалиста, покорителя природы, подспудно всегда тянет к магии; они завербовали доброго дядю Аркашу; и теперь мне остается вступить в наследство, в нью-троицкий орден и отправиться в путешествие по святым местам. Все рассчитано, но они не приняли во внимание мою природу; до брата мне далеко, я отнюдь не борец, однако способен послать всех и вся к чертовой матери, прихватив с собою «покровителя». На прощание я сообразил сказать доктору, что до завтра уезжаю в Москву. Мы с художницей затаимся и проследим… кого? кто сюда является попугать нас (нас, не ведающих страха, подумалось с усмешкой) — старик ли, горничная, сам ли граф Калиостро? Какова цель этих явлений?

— Явлений! — повторил я вслух — и знакомый «нездешний» сквознячок холодной змейкой прополз по спине. Ну не материализацией же мертвых занимаются местные «оккультисты»! И осознал, что стою возле того самого кустика, уже безлиственного (брата болиголова с фрески), черного кустика, из которого той ночью торчала белая рука. Возле которого стоял сегодня управляющий, невнятно бормоча… А вон вековая липа пьяного Петра, а чуть дальше в сторону — осина Степы, под которой он положил труп. О чем же он бормотал?.. Никогда не испытанный трепет все сильнее проникал в душу. А если сам Евгений подвесил крестик — знак… что за знак — безумия? И всплыла фраза: «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти».

Бессознательно, не по своей воле словно, углубился я в полуобнаженные заросли, миновал трепещущую осинку… дальше, на кладбище… На мое кладбище (за пазухой согласно прошуршал конверт с помещичьим наследством), с моей часовней и моим склепом. И ключ при мне.

Мраморный мавзолей в полупрозрачном мраке манил, заманивал в глубь подземелья. Плесень склепа и роса в полночь — оккультные шуточки… Но кто-то действительно сдвинул урны — ритуальные принадлежности языческого погребения. Сама старуха лежит по-христиански достойно, более того, отравительница не посовестилась крестить ребенка (а от друга-атеиста сие таинство скрыла!).

Я достал из кармана ключ (есть ли слепок и у кого?). Отворил застонавшую дверь и спустился в уже гробовой мрак. Огненный язычок зажигалки слегка озарил застенок. Щелкнули бабушкины замки, услужливо подалась Митенькина крышка — мертвые на местах. А вот урны сдвинуты — нарочито, вызывающе расставлены по углам.

И не запомнил я, как очутился на поверхности (не иначе — оккультным духом выдуло). Траурное поднебесье опустилось на землю, сейчас начнется мистерия, скрюченные смуглые пальцы потянутся к яду, блеснет голубой глаз, кто-то зажжет высокий костер… И опять всплыло: «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти» — моя фраза, с которой начинаются записки, я сам ее сочинил, точнее, она возникла вдруг из каких-то духовных глубин, из глубины моего собственного падения. Граф Калиостро поднимался наверх — как сказал доктор — третьего сентября.

Не может быть!

Я зачем-то спустился. Огонек озарения… вот зачем! (Осознал и захохотал, хохот ударился о плиты и свернулся бесовским свитком.) Забыл закрыть старухин гроб. Ладно, не сходи с ума, готовь ловушку любезному покровителю… Но я все стоял и стоял на коленях почему-то, в полной тьме, держась руками за полированную боковину разверстого гроба.

«Где ты ее прячешь?» — «Да не прячу! Все до цента вложено в газовые акции». — «Погребенные уже не скажут!» — «Клянусь, я верну!» — «Ты — убийца!» Быстрый, нервный диалог двоих, третий в пьяном порыве обнимает липку… Но зачем же такой крутой обман, ведь его легко проверить… А таинственный визит Наташи к бабуле? «Погребенные уже не скажут». Фреска. Сакраментальное слово «яд». Не припадок безумия, а попытка предупреждения? Но синьор сделал фотографии — опять ненужный риск!..

Я резко встал. Слово «яд» как будто сняло шок («ужас полуночи») и вернуло чувства — пыльная прохлада дерева, тишь, темь, вонь от разлагающегося трупа… изысканный аромат в хижине доктора… настой от бессонницы… «клейкие молодые листочки» и еще какая-то травка… забыл… сон, в котором оживает «Тринити триумф», руки тянутся к чаше с пурпуром… с тупым стуком захлопнулась крышка, я хотел уйти — и вдруг заблудился, натыкаясь на сырые плиты, плиты, плиты, каменный хлад мавзолея… вон наверху сереющая дыра — прогал в столетний сад… поднялся, ощупывая руками ступени… «Спасен!» — почему-то подумалось на студеном ветру, надо спешить, спасать… только бы она еще не ушла!