Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Что ты сделал?

— Засуетился, естественно, стал звонить…

— Кому?

Он посмотрел на меня задумчиво:

— Ну, кому?.. Женьке, конечно, Степану, тебе…

— Такая «величина» погибла, а вас не допросили, меня не разыскали и дело закрыли. Странно все это.

— Женечка с органами договорился, — бросил Петр. — И правильно сделал, зачем скандал на весь мир? Мы сами справимся!

— Наш Женька? Да ну!

— Вот тебе и «ну»! Следователю секретарь сказал, что ты в отъезде, а нам со Степой знаешь что?

— Что?

— Категорически запретил тебя разыскивать: «Родион в курсе, его не беспокоить!»

Удивительное сообщение это меня, конечно, подкосило; я пробормотал после паузы:

— Зачем он вчера-то врал?

— При всех, а с тобой хотел поговорить наедине, помнишь?

— Помню, но ничего не понимаю.

— А ты действительно не знал об их смерти? — Петр глядел пристально. — Что молчишь?

— Вчера я вышел на крыльцо и увидел две погребальные урны. Случайно я взял прах брата.

— Взял?

— Отнес в склеп. А Евгений — ее. Просторное подземелье, места всем хватит.

— Перестань. Сразу, еще с «Криминальной хроники», я почувствовал во всем этом инфернальный душок. Тебе тут не страшно?

— Нет.

— Ты не знаешь, что такое страх. В этом твой ущерб, как ни парадоксально.

— Да брось!.. Ничто человеческое меня не минует. Их показали в хронике?

— На долю секунды: переплетенные голые тела. В ту субботу она заходила в гостиную на минутку.

— Но с вами не пила.

— Не удостоила. Как-то неожиданно появилась на пороге с подносом — кофе, — и пока шла к столу, мы будто протрезвели…

В бело-золоченой «итальянской» гостиной Всеволода один стол больше моего кабинета у Патриарших.

— …Подошла, спросила: «Теперь ты настоящий помещик?» Всеволод захохотал. «Имение, — говорит, — бабка оставила твоему бывшему». Она молча усмехнулась и ушла. После этого пассажа Всеволод, видимо, решил позвонить тебе. — Петр помолчал. — Родя, а почему, собственно, ты расстался с женой?

— Почему? Она меня бросила.

— Мне-то зачем врать? Перед лицом ее смерти…

— К чему эти вопросы? — резко перебил я.

— Я тебе потом скажу… не из любопытства, поверь. — Чем проникновеннее вещал мой друг менеджер, тем сильнее я ощущал ловушку! — Что у вас с ней произошло?

— Разве я обязан тебе отчетом?.. — Но тут же «отчитался», чтоб отвязаться: — Она мне изменила, я ее выгнал — тривиальная ситуация.

— Зато какой исход! Тривиального отравления не бывает, — пробормотал Петр; мы закурили по новой, глядя в темь, в лес, вдруг прошуршавший опадающей листвой, таинственной ночной охотой…

В памяти застряли пустяковые подробности: крепостная стена Дома Ангела, его взгляд, моя мгновенная ненависть, византийская мозаика в Венеции… Бессвязные детали, которые выстроились вдруг в роковой ряд — в тот день, когда я вернулся из Опочки после свидания с бабкой. (Отмечу в скобках: о чем бы я ни начал, непременно всколыхнется память пародией на «Троицу» — она меня поразила, а не «последняя воля» с лишением обломка, всплывшего через десятилетия.)

Вдохновленный Всеволод покинул Опочку раньше, я же остался — без обиды, с любопытством — побеседовать с бабушкой. Точнее — да уж себе-то не ври! — художница меня заинтересовала… да, это так. Вернувшись, я застал у нас Всеволода, обмывающего родословный свой триумф шампанским. Я не знал, что Наташа дома, и открыл дверь ключом. Голоса, ее смех… Всеволод: «Византийская мозаика — дешевка. Одно твое слово — и золотым дождем прольется над Данаей любовь моя!» Мой кузен — отпетый графоман, но истинная страсть приглушила, иссушила вдруг громоподобный бас. «Ты, конечно, бросишь Родьку!»

«Родька» вошел. Они стояли у окна, обернулись, она к нему прильнула, обняла за шею. Обернулись, но не разомкнулись, ни малейшего смущения (понятно, давняя связь!). Первый мой бессмысленный порыв — уничтожить обоих! — молниеносно сменился бесстрастным отвращением (и как отозвался впоследствии!). Я произнес равнодушно:

— Катитесь отсюда к чертовой матери!

— Ты вправду хочешь, чтоб я ушла?

Ее наивная наглость меня удивила.

— Правда. Я тебя уже не люблю, — сказал я правду. И больше никогда ее не видел. «Нет, что я! То исступленное мгновение в громадной прихожей средь раскрашенных католических статуй».

— Она тебя любила любовью редкой, достающейся только избранным, — сказал Петр.

— Да ну?

— У нее был огонь, энергия любви — и ты писал. Ты был поэт, Родя. — И с поразительной откровенностью, наступающей раз в жизни, признался: — Единственный среди нас.