Инна Булгакова - Смерть смотрит из сада

— Ну так поведай.

— Откуда я знаю, что вам можно доверять?

— За что ж такая немилость?

— Где Юлия?

— Я ее ликвидировал.

— Как это?

— Выгнал.

— За что?

Он усмехнулся, но, как бы признавая за ней право спрашивать, ответил:

— Она мне надоела.

— Господи, что же мне делать! Я не могу тут оставаться и не могу его бросить. И так устала — ноги не держат.

— Меня-то хоть не бойся, — сказал он мрачно, подошел к дивану, встал на колени и снял с маленьких ножек сандалии; она тотчас поджала ноги на диване; в милосердном поступке сквозил чувственный соблазн.

Он встал и закурил.

— Ну, говори.

— Вы не поверите, я сама с трудом…

— Да что такое?

— У дедушки в кабинете на столе лежит Библия, видели?

— Я у него в кабинете не бывал.

— Библия в засохшей крови, а на ней палец с перстнем.

— Тебе надо выпить коньяку, выспаться, а потом…

— Я правду говорю! — Анна пошарила в кармане короткой юбочки, пышной, пунцовой. — Вот дедушкин ключ от дома, мне Саша дал. Сходите и проверьте.

Иван Павлович пожал плечами, пристально глядя на ее дрожащие пальцы, взял ключ.

— Или вы боитесь?

— Не надо меня подзадоривать. И так понятно, что в домике том творятся дивные дела.

— Какие? Какие дела?

— Дивные, безумные. Но до твоего появления тихо здесь было и благопристойно. Я схожу, — добавил он, заметив болезненную гримасу на ее лице. — Только ты отсюда ни шагу.

Иван Павлович обладал прагматическим (ироническим) хладнокровием, однако в густой ночи соседского сада ему стало не по себе… то ли под воздействием «девичьих нервов», то ли кто-то и впрямь притаился меж стволами (математик включил электрический фонарик), будто бы дрогнул древесный сук, шевельнулись вдали ветви, прошелестела трава.

— Есть тут кто-нибудь?

Нет ответа.

Он сразу справился с замком, вошел в прихожую, нашарил выключатель… лестница, крошечная площадка. Шагнул через порог, опять щелкнул выключателем, обширное пространство залил верхний бледный свет люстры. Старая богатая Библия в центре письменного стола, страницы в багровых пятнах… Никакого такого пальца с перстнем («указующий перст» — сверкающий символ) нету.

«Странно. Эта девочка производит абсолютно нормальное здоровое впечатление. И еще странность: прежде горела настольная лампа… или ребята ее выключили? Нет, я отчетливо помню, как их словно ветром сдуло с места преступления».

Иван Павлович с внезапным неизъяснимым любопытством уставился на текст в русском переводе: «Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря: встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города…» Библию читал он давно, однако смутно помнится, навечно въелось в плоть истории: гнев Божий, испепеляющий Содом и Гоморру, единственная пощаженная семья праведника, да жена Лотова обернулась на прошлые непотребства и обратилась в соляной столб.

Он огляделся (оглядел место преступления) с ужасным интересом… интересом ужаса, если можно так выразиться. Пол, спинка кресла и кожаные сиденья вымыты (наверное, Анной), но черные брызги запечатлены на зеленом поле стола и даже на потолке… Однако какой фонтан взвился! В такой мирной, в такой ученой обители (в которой, правда, велась вдохновенная работа над водородной бомбой).

Иван Павлович родился и вырос тут рядышком и ходил с Полиной в школу, а самого академика знал мало, тот все мотался по полигонам (впрочем, как и покойные родители математика). Какая-то тайна в старике была… и вдруг всплыла, он усмехнулся, но не раскрылась, наоборот. А может, не в старике, а в дочери, в ее непостижимой нелепой смерти.

Тут показалось ему, будто кто глядит на него извне, он свесился из окна в «великолепный мрак чужого сада», рассеянный свет фонарика слаб, но начали проступать фрагменты, древесные купы, забелели цветы, и почудилось бледное лицо, словно опрокинутое, глядящее из глубины, взывающее из бездны… из колодца?

Он спустился, выключив везде свет, заперев входную дверь, пройдя на лужайку за домом — здесь погибла Полина, — колодец прикрыт крышкой, никого, да, почудилось.

Анна сидела на диване, как он ее оставил. Гибкая тоненькая девочка (талия как будто не толще круглой шейки), белая кожа и светло-русые пушистые волосы с черными глазами (под которыми бессонные тени) составляли ее особую необычную прелесть.

— Нет твоего Саши нигде, — ответил он на ее нетерпеливый жгучий взор. — На столе Библия со следами крови.