Олег Финько - Живой смерти не ищет [Роман]

— Ташши, вашбродь, — все еще надеясь, что есаул Дигаев не слышал, уже в полный голос заорал Савелий, но тут же, наглотавшись воды, ушел под воду и почувствовал, как вместе с ним свободно опускается и веревка. Он перехватывал ее, ожидая опоры, но опоры не было. Зато под водой его отпустил сотник Земсков, который, топча его твердыми, из толстой кожи моржа, подошвами унт, опять попытался выбраться на лед. Задыхаясь, Савелий оттолкнулся от него и, всплыв, оказался рядом с опасно бьющейся лошадью.

Потом сотник Земсков последний раз ушел под лед и уже не вынырнул, река навсегда заглотила его.

Савелий, отбросив ненужную веревку, оба конца которой почему-то оказались в воде, подгреб к краю льда, недалеко от которого стоял Дигаев.

— Помоги, вашбродь, — молил Савелий, цепляясь уже за более толстый лед, так как тонкий был сбит им и Земсковым, обколот спиной лошади.

Дигаев поднял валявшуюся в снегу винтовку Савелия Чуха и протянул в его сторону. Савелий, держась за лед только одной рукой, оторвал вторую, целя ухватиться ею за приклад. Но приклад вдруг обрушился на руку Савелия, удерживавшую его у кромки.

— Бог тебе поможет, Савелий, — спокойно сказал есаул Дигаев и поднял винтовку за ствол для нового удара. — Бог тебе поможет, — повторил он, — и господа большевики, к которым ты собрался бежать с сотником. Счастливого пути, станичник. Кого из знакомых увидишь, привет передай, — обрушив удар на вторую руку, бессильно загребающую лед, продолжал Дигаев, — мол, есаул Дигаев кланяется.

В это время лошадь, в последний раз всхрапнув, ушла под воду и, видимо, зацепила Савелия поводьями. Он тоже оказался в глубине. Дневной свет тотчас стал меркнуть, а затем и вовсе исчез. Савелия потянуло под лед.

…Как только за Ефимом Брюхатовым захлопнулась дверь, Прасковья бросилась к окну, стремясь разглядеть что-нибудь сквозь стекло, разукрашенное ледяным узором. Дед Гришаня снял со стены охотничье ружье и, пошарив в небольшом, окованном железом сундучке, что стоял под лавкой, достал несколько патронов.

— Ты бы, Прасковья, не стояла у окна. А то ить этот придурочный и вправду стрельнет.

— Гришаня, они вроде бы поджигают нас, огонь сквозь стекло поблескивает, — разволновалась женщина, — ой, что же это они задумали, ироды, что затеяли? Да что ж ты стоишь столбом, дурень старый? Делай что-нибудь, пока мы живьем не сгорели! Связалась же я с тобой на свою голову, с твоими бандитскими дружками, а теперь и расхлебываю. — И старуха закрутилась по избе, собирая в узел постель и выбрасывая старое барахло из ларя, как будто это и было самое ценное в доме.

— Охолонь трошки, Прасковья, посиди, не мельтеши перед глазами, подумать надо.

— Пока ты думать будешь, пенек старый, я уже сгорю или от дыма задохнусь.

— Возьми ружье, старуха, держи под прицелом дверь, как только чуть приоткроется, так и шарахай, меться чуток повыше ручки, и нишкни, не время ругаться.

Гришаня отгреб охапку поленьев, сложенных на листе кровельной стали, прибитой возле топочной дверки печи, достал старенький топор, валявшийся внизу, потом отошел на несколько шагов от печи и, подтащив туда стол, взгромоздился на него прямо в валенках. На потолке среди старых, хорошо подогнанных, потемневших от времени досок выделялось, если внимательно присмотреться, более светлое пятно — заплатка на месте дымовой трубы от старой, когда-то стоявшей здесь русской печи-теплушки. Гришаня поддел доску, и она с визгливым громким скрежетом отошла.

— Да тише ты, дед, услышат, — заволновалась бабка.

— Для того ты и стоишь внизу с ружьем, — спокойно парировал дед, — но думаю, что не услышат. — И он отодрал остальные доски заплатки. Потребовав от бабки табуретку, он взгромоздил ее на стол и, кряхтя, полез сквозь отверстие в потолке, но оно оказалось узко. Гришане пришлось сбросить меховую душегрейку, но все равно он с трудом протискивался на чердак, ругаясь и дрыгая по воздуху ногами.

Когда, съехав на заду по крыше, Гришаня свалился на землю, бандитов поблизости уже не было. Жалобно скуля, метались в заднем конце двора собаки, боясь подходить к избе, вдоль завалинки которой разгорелось кольцо огня. Выпустив из избы Прасковью, дед Гришаня забросил ружье за спину и принялся граблями оттаскивать от дома горящую бересту и солому, а рядом кряхтела Прасковья, снуя от сенцев до завалинки и заливая следом за ним разгоравшиеся деревянные венцы избы. Вскоре о начавшемся было пожаре напоминали только слегка дымившиеся стены и неровная полоса пепла вокруг.