Олег Финько - Живой смерти не ищет [Роман]

— Это понимать как критику или комплимент?

— Я уж столько комплиментов наговорил, что боюсь испортить тебя, зазнаешься, нос задерешь.

— А мне, может быть, очень даже приятно слушать их, — потупилась Надежда, — так что не экономь. Каждому любо, когда его по шерстке гладят.

В доме дед, улучив момент, передал Семену записку.

— От начальника твово, а мово дружка Квасова, — шепнул он.

Записка была короткой:

«Семен, я здесь. Приятеля твоего, Виктора, усилили. Береги себя. Все без изменений».

Семен дважды перечитал записку. Подумал, что Квасов волнуется не только за исход операции, но и за него, и ему стало чуточку грустно. За ужином, во время которого они с Надеждой сидели рядом, она рассказывала о прииске, о рабочих своей бригады.

— В других бригадах мамки все в возрасте, только я молодая. Кому ни скажу, никто не верит, что мамкой работаю, странно.

— Чего ж тут дивного, дочка, — рассудил дед Василий, — ты подумай, мамка — это значит и постирать, и приготовить, и за больным поухаживать. Поэтому на такое место женщины в возрасте идут, они за свою жизнь всему научились. Ты еще и половины того не знаешь, шо воны забыть успели. Тебя Денис по-родственному взял и мается с тобой, наверное, от мужиков укоры слушает.

— Нет, батя, тут ты ошибаешься. Старателям в бригаде очень даже нравится, как я готовлю. И постирать — долго ли? Помогают они мне все по очереди.

— Ничего, пока жениха найдешь, а муженек не позволит тебе там работать, правда, Семен?

— Я по семейному вопросу небольшой специалист, но думаю, батя, что ты прав, нечего ей в мужском обществе делать.

— Да ты, Семен, оказывается, ревнивый, — рассмеялась Надежда. — Тебе к расставаниям привыкать нужно, ты печник, а значит, часто разъезжать будешь, как суженую одну оставишь? — Она лукаво поглядела на него.

— Ты чего человека дразнишь, — вступился за Семена дед Василий, — люб он тебе, мабуть, да? От ты и раскривлялась.

— Отец, — укоризненно стукнула кулачком по столу Анфиса, — ты что такое говоришь? Не стыдно? Погляди, дочка покраснела от твоих слов. Тысячу раз тебе говорила, чтобы сдерживался. Что на уме, то и на языке. Верно, что простота хуже воровства. И ты, Сема, не обращай на деда внимания. Понравился ты ему, вот он и хочет тебя любыми путями возле себя оставить, и дочки родной не пожалел, в смущение ввел. Вот анчутка чертов.

— Я уже вашей Надежде делал предложение, но она мне отказала, старый, мол, я для нее.

— Да вы что меня сегодня до слез довести хотите? — рассердилась Надежда. — Какие такие предложения, если мы и знаем друг дружку всего несколько дней! Вон батя рассказывал, что он за мамой три года ходил, верно, батя?

— У, трепач старый, — покачала головой Анфиса, — чего это ты наговорил? А ты верь ему больше, дочка. Он ведь, как цыган, околдовал меня, в три дня окрутил и увез из дому. Отец мой так и не простил ему этого до смерти.

— Я ж тебя, Анфиска, в глазах детей хотел повыше поднять, вот, мол, какой она неприступной была. А ты все наши секреты расторохтела, ну так нехай тебе и хуже будет.

Посмеялись, а потом Семен начал собираться. Вышли с дедом на крыльцо.

— Если мне, батя, придется уехать, так ты остальные наши заказы сам выполни. Там дел немного, справишься.

— Надолго, Семен, уезжаешь? Хотя шо тебя спрашивать, все равно правды не скажешь.

— Скоро сам все узнаешь. Если не увидимся, так не поминай лихом, извини, если что не так.

— Ты это брось, хлопче, у меня и так с ночи сердце ноет, то ли к перемене погоды, то ли к неприятностям, господи, пронеси! Хочешь, я Квасова попрошу, шоб вин после всех ваших дел дозволил тебе у нас денек погостевать?

— Там, батя, видно будет. Однако мне в дорожку пора.

— Что, уже выходить время? — спохватился старик. — А я еще ружье не почистил.

— Да ты куда собрался? — удивился Семен.

— Меня, сынок, Квасов по старой памяти на фазанов поохотиться позвал. А я всегда готов старому другу помочь. Ты як же думал, Семка, если я старый, значит, и доверие утерял?

Семен, стараясь не привлекать к себе внимания, не прощаясь с женщинами, потихоньку выскользнул из избы и пошел к берегу. А на крыльце стоял старик Василий и провожал его добрым участливым взглядом.

На причале, как всегда в последние военные годы, было пусто. Старший лейтенант Семен Жарких отомкнул цепь, столкнул лодку в воду, стал загребать одним веслом, выбираясь по узенькому коридорчику между берегом и речным уловом, медленными, вкрадчивыми кругами гонявшим речную пену по взбугрившейся водной поверхности. Выйдя на речной простор, Семен опустил весла в лодку, и ее поволокло вниз по течению. Постепенно темнело, и уже труднее было рассмотреть отдельные деревья, росшие на крохотных лесистых островках близ берегов. За излучиной послышался всплеск — играл потайник — большой подводный камень возле берега, опасный для рыбаков, не знавших реки. Семен взял в руки весла. И вовремя, вдоль его стороны показался зеленец — берег с гладкой травяной поверхностью, иногда перемежавшейся россыпями речной гальки. Он затабанил правым веслом и тут же нажал на оба, заплескал короткими резкими гребками и ткнулся носом в песок, не торопясь вытянул лодку на берег. До встречи еще оставалось минут двадцать, и он, разминая ноги, прошел вдоль реки, внимательно оглядывая каждое деревце на фоне густеющего неба. Ветерок затих, и ни одна веточка не трепетала. Тихонько журчала вода. Замер и противоположный берег. Если бы Семен Жарких не знал, что сейчас на нем затаилось не меньше десятка людей и с минуту на минуту вечерняя тишина может разорваться грохотом выстрелов, свистом ракет и криками, он бы ничего не заподозрил в этом благостном спокойствии.