Варвара Клюева - Новое слово в пчеловодстве [СИ]

И повеселевший Юрий, насвистывая бодрый мотивчик, пошел проверять почту.

Гостей удалось выпроводить только в девять. По большому счету, вечер прошел почти пристойно. Мать в кои-то веки удержалась от крика и упреков, медоточивость тетки не выходила за рамки приличия, кузина, несмотря на настойчивые уговоры своей маменьки, наотрез отказалась усладить слух юбиляра игрой на виолончели. И даже неизбежный сестрицын тортик на этот раз оказался не так уж плох. Но Юрий все равно чувствовал себя так, словно на нем весь вечер пахали.

Убедившись, что Светка, отбивая хлеб у горничной, которая должна прийти только завтра, начала собирать со стола посуду, он удалился к себе, запер все двери, прилег на кровать, потянулся к заветной тумбочке. И только тогда услышал этот невероятный звук.

Зрелище, открывшееся его глазам, повергло Юрия в шок. На несколько секунд его парализовало. А потом дом огласился истошным криком.

— Это не ты говорил мне, что не любишь Агату Кристи, потому что всегда угадываешь убийцу на середине романа? — осведомился Михалыч, разливая водку по стаканам.

— Ну, я, — осторожно признался Игорь, подозревая, что сосед по даче (и следователь по профессии) приготовил ему ловушку, чтобы примерно наказать за невинное желание прихвастнуть.

— Тогда тебя-то мне и нужно, — подтвердил Михалыч его подозрения. — У нас в Курортном районе укокошили парня, который жил совершенным затворником. Из дома этот анахорет выбирался раз в году — по весне — и только затем, чтобы запереться в финской клинике где-то за Полярным кругом. Богатенький буратино и законченный бедолага. Богатенький, потому что покойный папаша оставил ему хренову тучу миллионов, а бедолага — потому как при желании мог бы работать живым пособием для аллергологов. Жил, что твоя орхидея под стеклянным колпаком. Доступ в дом имели три с половиной человека прислуги, и только раз в году, тринадцатого июня — в день рождения парня — его навещали родственники. Вот в такой-то день бедолагу и прикончили.

— Думаешь, родственники? — заинтересовался Игорь. — И много их?

— Четверо. Мамаша юбиляра… Я, кстати, сказал, что парню стукнуло тридцать? М-да… Итак, мамаша, ее сестра — а покойному, стало быть, тетка, — дочь тетки и неофициальная сестра убитого.

— Как так — неофициальная? — не понял Игорь.

— А вот так. Папаша нашего парня — большая шишка при советской власти — нагулял ребенка вне брака и документально отцовство не оформил. Но денег на жизнь дочке подбрасывал, да и по завещанию какую-то мелочь оставил. Вот сынок и принимал сестру в компании с другими родственниками — к их вящему восторгу, надо думать. Колоритная семейка, что и говорить! — Михалыч, обозначая тост, приветственно поднял стакан и мигом его опустошил. — Я чего только не повидал на следовательской работе, и то впечатлился. Мать — воплощенная скорбь по погибшему сыну — при жизни навещала его раз в году. И не то чтобы он запрещал ей приезжать. Просто ради этих визитов ей приходилось на пару дней отказываться от косметики и парфюмерии, а это, как ты понимаешь, абсолютно немыслимо для женщины пятидесяти четырех лет, которая живет с тридцатишестилетним любовником. Она бы и вообще воздержалась от посещений больного сына, да вот беда — негодник ограничивал ее расходы жалким миллионом евротугриков в год, и обсуждать с мамашей ее жестокую финансовую нужду по телефону отказывался категорически.

— Это она сама тебе рассказала? — недоверчиво спросил Игорь.

— Ну, щас! Нет, ее зефирно-мармеладная сестренка пооткровенничала. Вся из себя такая возвышенно-воздушная дамочка… — Михалыч вдруг заговорил противным писклявым голосом. — Просто не способная думать обо всех этих гадких людских пороках — тщеславии, сребролюбии и тяге к плотским утехам.

Игорь ухмыльнулся.

— Уж она-то, конечно, приезжала просто поздравить племянника и никогда не просила у него денег.

— Для себя — никогда! Только для юного дарования — доченьки-музыкантши, которую непременно затрут и затопчут, если не поддержать ее гений материально.

— А что сказала сама музыкантша?

— Ничего. Девица крайне неразговорчива. Классический тип некрасивого угрюмого подростка, из которого клещами слова не вытянешь.

— А сестрица-бастард?

— Сестрица, пожалуй, единственная сносная тетка в этой компании. Толстая добродушная баба тридцати с гаком. Производит впечатление бесхитростной дуры, а на самом деле — кто ее знает…