Варвара Клюева - Почти по Хармсу [СИ]

— Видишь ли, обычно такие старухи очень заботятся о своем здоровье. Я ни одного исключения из этого правила не встречал. И потому уверен: если бы у Сидоровой были малейшие проблемы с давлением, сосудами или вестибулярным аппаратом, мыть окна она не полезла бы. Тем более что ее никто не уличал в излишнем пристрастии к чистоте. У нее была другая мания.

— Хорошо, вы заподозрили, что кто-то помог ей упасть. Но почему я?

— Ну, во-первых, я точно знаю, что этого не делал никто с нижних этажей. Входя в парадное, я видел Октябрину Егоровну в окне. Поднимаясь на четвертый этаж, никаких звуков в подъезде не слышал, а со слухом у меня все в порядке. Потом стоял на площадке четвертого этажа, разговаривал с девочкой из двадцать девятой. И только в эти три минуты убийца мог войти в квартиру к Сидоровой и выпихнуть ее из окна. Потому что в этот отрезок времени внизу работала дрель, и я не услышал бы ни шагов, ни щелчка замка. А когда я спустился, старуха уже лежала на тротуаре.

— Значит, ее укокошил кто-то с пятого этажа. Но почему я?

— Мокрый зонтик и рукав куртки. Дождь начался всего за полчаса до моего прихода. А Сидорова, по свидетельству охранника со стоянки, занялась окном, когда уже лило. Ни Капралова, ни Малахова не могли знать, чем занимается СС, поскольку под дождь не выходили. Я видел их обувь и полы в прихожей.

— Малаховой и не нужно было выходить на улицу. Она могла заметить старуху в свое окно.

— Могла. Но не заметила, поскольку в это время кормила свекровь в комнате с задернутыми занавесками.

— Как будто нельзя…

— Но это не главное, Ксюша. Чтобы провернуть эту операцию, убийце нужен был ключ. Кому старуха Сидорова могла доверить ключ от своей квартиры? Уж никак не Малаховой, которая при виде Октябрины Егоровны хваталась за сердце. И не Капраловым, которым попортила немало крови…

— А нам, значит, мало?

— Вам — вернее, твоей маме — тоже досталось, но, так сказать, рикошетом. Главным объектом травли был твой отчим, которого Сидорова по мере сил выживала из дома. После его отъезда жильцы тридцать третьей квартиры в ее анонимках не фигурируют. Оно и понятно: испугалась старуха. Смерть близка, а вокруг ни одной родной души. Если что, воды подать некому. Помрет или удар хватит — никто и не узнает. Должна была Октябрина Егоровна задобрить кого-то из соседей, чтобы было кому за ней приглядеть. Но не Малаховых же с Капраловыми!

И последняя деталь. Когда я нажал на твоем телефоне на кнопку, которая вызывает последний набранный номер, ты напряглась, даже чуть трубку у меня не выхватила. Я нажал на повтор, не сообразив, что не ты звонила подруге, а она тебе и, стало быть, последний номер может быть каким угодно. Если бы не твоя реакция, я, скорее всего, и не задумался бы, почему в памяти твоего телефона последним записался номер Тани Петуховой, хотя звонила она. А если и задумался бы, то не придал бы этому значения. Ну, звонила ты ей вечером или утром — почему бы и нет, если вы подруги? Но твой испуг навел меня на размышления. А что, если, поговорив немного с Таней, ты пообещала через минутку ей перезвонить, сказав, допустим, что тебе нужно в туалет? Много ли времени требуется, чтобы дойти до соседкиной двери, повернуть ключ в замке, пройти на кухню, толкнуть туговатую на ухо старуху в спину, запереть дверь и подтянуть с той стороны ключ — например, пинцетом? При желании вполне можно уложиться в минуту или две. И вот тут все у меня сложилось. Кроме мотива. Так за что ты ее?

Ксюша прикусила губу и завела глаза к потолку. Соврет, понял Баранников. И тут дверь квартиры дернулась от сквозняка, а мгновение спустя хлопнула нижняя, подъездная. Парадное сразу наполнилось звуками.

— Знаете что, Глеб Палыч? Не стану я вам ни в чем сознаваться. Сами догадайтесь, раз вы такой умный.

Баранников кивнул, развернулся и молча вышел из квартиры. По лестнице топали башмаки поднимающихся коллег.

Ксюша аккуратно закрыла за участковым дверь, накинула цепочку и перевела дух. «Уф, пронесло! Кажется, старая сволочь не успела заложить нас с Олежкой, и мама ничего не узнает. Да, но зачем тогда ГэБэ приходил в двадцать девятую?..»

Так Баранников никогда и не узнал, что один раз в жизни старуха Сидорова написала чистую правду.