Александр Щеголев - Старый пёс

Поймав брыкливую ногу за лодыжку, он подтаскивает её к другому краю топчана, быстро и ловко пристёгивает ремешком к скобе. Девушка сопротивляется, но мальчик намного сильней. И вот она лежит, призывно раскинув ноги. Дёргается, рвётся… Что ж, тем интереснее будет процесс.

Он снимает штаны и приспускает трусы. Раздеваться полностью не видит необходимости (на самом деле стесняется своих сисек, в чём не признается даже отделённому от головы собачьему уху). Залезает коленями на топчан, наваливается на распятое тело и долго не может попасть, куда надо. В теории-то всё понятно, а на практике… Кипя от ярости, догадывается помочь себе рукой.

«Забей!» — говорит улица и двор, когда советует кому-то не волноваться. Раньше Иван-Альберт не вдумывался в буквальный смысл этого пожелания, а теперь понял. Время волнений прошло. Он забивает и забивает, бешено работая тазом: гвозди, болты? Нет, огромный заточенный кол, каким пронзают сердце ведьм! Он наказывает всех тварей в мире, вместе взятых. Прыщавая задница взлетает и падает — вверх, вниз, вверх, вниз. Вот оно, вот сейчас — подступает, готовится взорвать мозг… сейчас, сейчас!.. Нежить воротит морду, не желает на него смотреть, тогда он двумя стальными пальцами берёт её за щёки и выворачивает на себя.

В смотрящих на него глазах нет страха. Даже боли нет…

Почему?! Что не так?!

И возбуждение трагически спадает, чуть ли не виснет. Запал погашен, взрыв отложен. Иван-Альберт прекращает движение, однако птенца своего из гнезда не вытаскивает. Секунду изучает лицо девушки, распластавшейся под ним. Думает: что ж тебе не хватает, сука?

Она скисла, понимает он, ей плевать на меня. Она уже изнасилована во всех вариантах (с папы станется), она и так унижена, избита, связана. К боли притерпелась. Считает, что всё страшное, что могло случиться, уже случилось. Наверное, в глубинах сознания в ней ещё теплится мечта вырваться, но главное её желание — чтоб всё поскорее закончилось.

Ну так ты ошибаешься! Страшное даже не начиналось!

Всего секунду длится заминка…

Решение проблемы приходит интуитивно: руки мальчика ложатся на тонкую шею — большие, почти мужские руки. Ими так приятно сдавливать податливую плоть. Тебе плевать на меня? — думает он. Что, правда плевать? И теперь — тоже плевать? В глазах у пленницы зажигается огонёк разума — точь-в-точь как у подвешенной собаки. И тогда Иван-Альберт возобновляет танец голой попы, с каждым новым тактом ощущая, как вливается сила во все его члены, как крепнут пальцы, душащие жертву.

Совсем другое дело!

Она паникует, и это восхитительно. Ярче всего паникуют именно при гипоксии; мальчик пока не знает этого, но ведь он пока ещё так молод. Он впитывает чужой страх, как нектар, а когда девушка начинает извиваться от нехватки воздуха, он срывает с её рта лейкопластырь, подарив ей глоточек жизни, — для того, чтобы впиться своими губами в её синеющие губы. Зачем? Этот порыв остаётся непонятен ему самому, да впрочем, он больше ничего не анализирует. Возможно, хотел острее почувствовать вкус агонизирующего человеческого мяса… неважно. Движения торса становятся бессистемными, рваными. Пальцы на шее практически сомкнулись в кольцо. Мальчик неистово стонет, мычит — и…

Взрыв сверхновой.

Посадка на землю…

Отдуваясь, Иван-Альберт слезает с топчана. Девушка абсолютно неподвижна, вроде как не дышит, лежит с закрытыми глазами и разинутым ртом. Сдохла! — обжигает его мысль. Задушил, потерял контроль… Он бросается к ней, припадает ухом к её груди. Слышит слабые удары сердца и какой-то странный выдох. От растерянности бьёт её в грудь. Она судорожно, со свистом втягивает воздух и открывает глаза…

Он садится на стул, коротко размышляя, заклеивать ли снова девице рот. Решает: не обязательно. После его ласк ей вдох-выдох сделать — проблема, не то что кричать.

Достаёт из холодильника бутылочку престижной пепси-колы, сковыривает крышку о край стола…

Оглядывает комнату.

«Охотничья избушка» делится на две части: здесь — жилая, приспособленная для временного размещения работников или ещё какого полезного быдла, по выражению отца. Обстановка спартанская: стол, стул, холодильник, умывальник. Сортир на дворе. Топчан обычно заправлен. Отец снимает с топчана постель только в таких случаях, как сегодняшний, чтобы гостья, реши она вдруг обоссаться, испачкала только клеёнку (которую сама же будет отмывать). Во второй половине — разделочная. Там плиточный пол со стоками, кран со шлангом, длинный верстак с железной столешницей. Плюс куча разных примечательных инструментов. На самом деле непонятно, зачем, например, отец оборудовал в полу стоки, ведь туши с охоты он всегда привозит обескровленными и выпотрошенными, практически готовыми, иногда даже разрезанными. Непонятно, собственно, зачем вообще понадобилась специальная разделочная, если всё можно было бы и дома на кухне делать… Может, Иван-Альберт многого не знает про своего папу?