Мэри Стюарт - Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости [сборник]

Он так резко обернулся, что я испугалась, что он свалится со стула. Внезапно он расхохотался, причем почти на грани истерики.

— Я? Отправиться пешком в Янину и написать о себе книгу? Я? Ни за что! Я волков боюсь!

— Здесь волки не водятся, — спокойно сказал Саймон, но посмотрел на Найджела очень внимательно.

Я поняла, что он обеспокоен.

— Тогда черепах! — Схватив бутылку, Найджел обратился ко мне: — Хотите еще узо? Нет? Саймон? Подставляй стакан. А знаете, мисс Камилла, простите, забыл вашу фамилию, здесь в горах полным-полно диких черепах. Представьте, вы одна, а она вам навстречу.

— Я убегу, — ответила я.

— Что-то случилось, Найджел? — спросил Саймон.

Я стала гадать, что сейчас будет. Найджел замер с бутылкой в руке. Он просто оцепенел. Его лицо сначала покраснело, потом побледнело. А уродливые лопатовидные пальцы стиснули бутылку так, будто он хотел ее бросить. Казалось, он вот-вот заплачет. Потом он отвел взгляд от Саймона и поставил бутылку. И сказал на удивление глухим голосом:

— Простите. Отвратительно себя веду. Я немножко набрался перед вашим приходом, вот и все.

Потом он снова повернулся ко мне быстрым угловатым движением, чем напомнил неуклюжего маленького мальчика.

— Интересно, что вы обо мне думаете? Наверное, что я псих? Дела у меня идут плоховато. Да и темперамент как у всех великих художников.

Он стыдливо улыбнулся, я послала ему ответную улыбку.

— Ничего, — сказала я, — всем великим художникам пришлось яростно бороться за призвание. Так как вы еще живы, будем надеяться, что оно придет при жизни, и я уверена, что вы его получите.

Опустившись на колени, он вытащил из-под кровати потрепанный портфель.

— Вот, — сказал он. — Я покажу вам свои рисунки. Вы ведь скажете, если они чего-то стоят? Скажете?

Он вынул из портфеля пачку рисунков.

Я произнесла слабым голосом:

— Но мое мнение значения не имеет. Я в этом ничего не смыслю.

— Держите. — Он сунул рисунок мне в руку. — Вот это имел в виду Саймон. Вот еще. — Он сел на корточки и почти с ненавистью посмотрел на Саймона. — Я буду верен самому себе, Полоний. Можешь быть уверен, буду. Даже если придется предавать всех остальных. Я не един со всем человечеством, как полагает твой друг священник. Я — это я. Найджел Барроу. И когда-нибудь ты это поймешь — ты и все остальные. Ты меня слышишь?

— Слышу, — миролюбиво отозвался Саймон. — Ну-ка, посмотрим.

Найджел протянул рисунок ему и пачку мне.

— Вот. И вот. И вот, и вот, и вот. От них, конечно, не запылает Темза, но, если дать верный толчок да прибавить чуточку везения, они достаточно хороши, чтобы я стал… Хороши?

Разглядывая рисунки у себя на коленях, я ощущала на себе взгляд Найджела.

Несмотря на необузданность и нахальство, он снова казался уязвимым, а уж в последнем вопросе самоуверенная интонация сменилась наивным и тревожным сомнением. Я страстно мечтала, чтобы рисунки оказались хорошими.

И они оказались именно такими.

Он писал уверенными, сильными и в то же время отточенными штрихами. Чистая и почти пугающая, впечатляющая точность линий. Легкие, незамысловатые наброски — вроде бы всего лишь контуры, но при этом совершенное соблюдение соотношения формы и пропорций. В его технике прослеживалось влияние изысканной размытости французских гравюр и отточенной, утонченной, но тем не менее мужественной манеры Дюрера. Были и рисунки, над которыми он потрудился основательно, — эскизы руин, выполненные проворной рукой. Часть разрушенной арки и острые, напоминающие восклицательный знак кипарисы; идеально выписанные колонны Аполлона; восхитительный рисунок трех плодов граната на ветке с блестящими поникшими листьями. На нескольких эскизах были изображены оливы — изящно искривленные стволы, чьи кроны цвели серебристой дымкой. Акварели с деревьями и цветами своей утонченностью напоминали китайскую живопись.

Подняв глаза, я встретилась с его испуганным щенячьим взглядом — воинственность испарилась, не оставив и следа.

— Боже, Найджел, они чудо как хороши! Я плохо разбираюсь в живописи, но ничего лучше я не видела вот уже много лет!

Встав со стула, я пересела на кровать и разложила рисунки вокруг себя. На одном из них были нарисованы цикламены, растущие из трещины в скале. Ему удалось превосходно подчеркнуть фактурное отличие лепестка, листа и камня. Под цикламеном из той же трещины, цепляясь за камень, торчали засохшие и покрытые пылью корни какого-то растения, которое в Греции растет повсюду. В сравнении с ним крылатые цветки цикламена выглядели свежими, нежными и стойкими.