Мэри Стюарт - Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости [сборник]

— Брат Майкла, добро пожаловать. Женщина дома сказала, что ты придешь сегодня.

Саймон опустил руку, которую старик, казалось, не заметил, и ответил так же вежливо:

— Меня зовут Саймон. Рад видеть вас, кирие Стефанос. Это кирия Хейвен, мой друг, она подвезла меня на машине.

Старик мельком взглянул на меня. Он склонил голову и медленно проговорил:

— Добро пожаловать вам обоим. Прошу в дом.

И, повернувшись, вошел в комнату.

Я должна сразу же уточнить, что этот и большинство последующих разговоров велись на греческом и потому я ничего не понимала. Потом-то Саймон мне все перевел, а тогда я могла лишь следить за, так сказать, эмоциональным строем беседы. Поэтому я передаю все как было.

После первого же обмена любезностями на веранде мне стало ясно, что нашему приходу не очень-то рады, и это меня удивило. За время пребывания в Греции я так свыклась с чудом греческого гостеприимства, что подобный прием и смутил меня, и возмутил одновременно. Меня не задело, что Стефанос не сказал мне ни слова — я ведь всего лишь женщина и низко котировалась на социальной лестнице, — но он демонстративно игнорировал протянутую руку Саймона, да и жест, которым старик пригласил нас следовать за ним, был отнюдь не приветливым и, похоже, неохотным.

Я в сомнении посмотрела на Саймона.

Его, по-видимому, все это не волновало. Он лишь приподнял бровь, пропуская меня вперед.

Единственная в доме жилая комната была квадратной, с высокими потолками. Пол выложен из струганых досок, а на чистых белых стенах висели яркие картинки со святыми ужасающих расцветок. Свет давала одинокая голая электрическая лампочка. В углу стоял старый примус, над ним примостились полки для кастрюль и голубая занавеска, за которой, очевидно, скрывались посуда и провизия. У противоположной стены расположилась громадная кровать, застеленная коричневым одеялом и, как видно, используемая днем в качестве дивана. Над кроватью висела маленькая икона — Богородица с Младенцем, а перед ней красная лампадка. Похожий на викторианский буфет, струганый стол, пара стульев и скамья, накрытая простеньким замасленным покрывалом, — вот и вся обстановка. Живую струю вносил коврик на полу. Он был местного производства — ярко-алый с зеленым, словно попугай. В комнате царила атмосфера ужасающей бедности и почти маниакальной чистоты.

У примуса сидела на стуле старая женщина. Я решила, что это жена Стефаноса — женщина дома. Она была в черном и даже в доме носила шарф, похожий на чадру; такие шарфы закрывают нижнюю часть лица и придают греческим крестьянкам восточный вид. На сей раз шарф был завязан под подбородком, оставляя лицо открытым. Женщина выглядела очень старой, как обычно выглядят крестьянки в жарких странах. У нее были приятные и прямые черты лица, но кожу покрывало множество морщинок, и во рту не осталось ни единого целого зуба. Она улыбнулась мне и неловким жестом пригласила войти, на что я ответила чем-то вроде поклона и робким «Добрый вечер» на греческом, после чего взяла стул, на который она указала. На приветствие Саймона она ответила лишь смущенным, почти испуганным взглядом и больше не шевельнулась. Она опустила взгляд на свои узловатые руки, покоившиеся на коленях, да так и осталась сидеть.

Саймон пристроился на стуле близ двери, старик сел на скамью. Я поймала себя на том, что не свожу с хозяина глаз. Он казался настолько неотъемлемой частью родины мифов, будто явился прямиком из произведений Гомера. Лицо его, загорелое и такое же морщинистое, как и у жены, имело почтенный и благожелательный вид. Седые волосы и борода вились кольцами, как у великого Зевса из афинского музея. Одет старик был во что-то вроде туники, доходившей до бедер, выцветшего голубого цвета, туго застегнутой на горле, и в нечто, походившее на белые льняные галифе, завязанные под коленями черными лентами. На голове — мягкая черная шапочка. Узловатым же рукам явно не хватало привычного посоха. Он глядел на Саймона из-под густых седых бровей мрачным и, как мне казалось, оценивающим взглядом, меня же игнорировал.

Женщина в углу сидела молча. Снизу слышался шорох животных. Тут снаружи раздался звук шагов. Кто-то шел по дорожке с улицы.

Только Стефанос открыл рот, как его прервали. Быстрые шаги пробежали вверх по лестнице.

В дверь стремглав влетел юноша и замер, касаясь одной рукой дверной ручки, а другой взявшись за ремень брюк, — на редкость театральная поза. Да и сам юноша выглядел крайне театрально. Правда, ему это шло. Стройный, загорелый красавчик лет восемнадцати, с курчавыми темными волосами и живым горящим взглядом был одет в старые фланелевые полосатые брюки и в кричаще-яркую пижонскую рубашку.