Александр Трапезников - Ночные окна

В это время в комнату вошел и Жан, ведя за руку упирающегося Максима. То ли он еще не проснулся окончательно, то ли не отошел от своих «ночных гульбищ».

– Вот ч-черт! – вырвалось у Николая Яковлевича. На аристократическом лице Нины напряглись скулы. Маркушкин втянул голову в плечи, как-то съежился. А Бижуцкий невозмутимо осушил свой бокал. Юноша прошел мимо матери, даже не взглянув на нее, и плюхнулся в свободное кресло.

– Вся семейка в сборе, – осоловело произнес он. – Даст мне какой-нибудь гад здесь выпить или нет?

– Ну, Александр Анатольевич, удружили, – промолвила Нина. – Теперь я точно знаю, что вы скорее негодяй, чем волшебник.

– Спасибо. Я догадываюсь, кто сказал вашему сыну правду. Возможно, он же пристрастил Максима к вину и травке. Зачем? Чтобы нанести удар в ваше сердце. Все тройственные союзы рано или поздно распадались. Это месть за собственное поражение.

– Но кто, кто? – Впервые Нине изменило хладнокровие, она даже вскочила с кресла.

– Однако… – пробормотал Николай Яковлевич.

– Чепуха какая-то на постном масле! – выразился Маркушкин.

– А давайте спросим у самого Максима, – предложил я. Тот к этому времени уже завладел бутылкой мартини и пил прямо из горлышка.

– Максим, сынуля, скажи честно, кто тебе… – начала Нина, но юноша отмахнулся свободной рукой.

– Да слышал я все, слышал! – проворчал он, сделав последний глоток. – Шли бы вы все в жопень, и ты, мама, тоже. А если хотите знать, это все он. – Палец ткнулся в направлении Маркушкина. – Вместе со мной по ночным клубам бродит. И рассказывает, какие вы оба сволочи. Сам тоже свинья порядочная. Я вас всех ненавижу.

– Ах ты!.. – Николай Яковлевич ринулся всей своей дородной тушей к Александру Сергеевичу, но его успел перехватить Жан. Завязалась борьба. Не дожидаясь ее окончания, Маркушкин резво вскочил и стремглав улизнул за дверь. Дальнейшее уже не представляло интереса.

У меня есть правило – всегда провожать моих «гостей» до больших металлических ворот. Первыми уехали Ротова и ее семейство. Александр Сергеевич Маркушкин вообще куда-то исчез, наверное, потопал до станции пешком. Николай Яковлевич усадил в свой «мерседес» вновь впавшего в сон Максима. Нина отказалась с ним ехать.

– Ты мне так же отвратителен, как и он, – произнесла она.

Николай Яковлевич хотел что-то сказать, переминаясь с ноги на ногу, потом как-то понуро сел в машину и уехал. С нами остались Нина и Бижуцкий. Но последний вскоре, деликатно зевнув, отошел в сторону.

– Никогда уже не будет так, как было прежде, – сказала Нина, обращаясь, собственно, не ко мне, а в пространство – к темным деревьям, которые слегка серебрил свет луны, к напоенному освежающей прохладой воздуху, к тонким и таинственным ночным звукам.

– Будет другое, – отозвался я. – Поверьте, оно станет не лучше и не хуже, если мы сами не захотим изменить то, что на нас надвигается. По крайней мере, предпринять для этого хотя бы одну попытку… Куда вы теперь?

– Поеду к своей подружке. Если ваш Жан отвезет меня.

– Разумеется.

Я кликнул ассистента. Через несколько минут мотор «ауди» уже урчал возле нас, а дверца была услужливо открыта.

– Вы странная личность, – произнесла Нина. – Хотелось бы раскусить вас.

– О, тогда мы непременно встретимся еще раз, – ответил я.

– Скажите, а кто этот человек в пижаме? Он такой забавный! – Нина посмотрела в сторону насвистывающего веселую песенку Бижуцкого. Тот, заметив ее взгляд, галантно поклонился.

– Этот? Всего-навсего сексуальный маньяк. Но не волнуйтесь, сейчас он не опаснее нас с вами.

– Вы такого плохого обо мне мнения? – улыбнулась она одной из своих самых загадочных улыбок.

Дверца захлопнулась, машина выехала через ворота и набрала скорость на асфальтовом шоссе. У меня проложена хорошая дорога к Загородному Дому. Я обернулся и поглядел на свое любимое детище, где светилось несколько окон. Нина не выходила у меня из головы, но я вновь настроился на работу. Ждали дела. Ведь, в отличие от большинства людей, я почти не сплю.

– Пойдемте, господин Бижуцкий? – произнес я. – Сегодня нет полнолуния.

Молодая женщина производила впечатление спящей, но стоило мне отодвинуть шторку с третьего фальшивого окна в моей «психоаналитической лаборатории», как она, будто уловив проникающий сквозь зеркало взгляд, вскинула голову и посмотрела в мою сторону. Гримаса отвращения исказила ее красивое, но очень бледное лицо. Копна спутанных рыжих волос напоминала конскую гриву. Она лежала в пижаме, но не в малиновой, как у Бижуцкого, а в желтой. Женщина нагнулась, поискала рукой тапочки и запустила их один за другим в зеркало. Потом показала мне язык. Я усмехнулся. Комната была обита войлоком, из мебели – лишь диван, столик, два кресла, все надежно привинчено к полу. Женщина стала что-то говорить, я «включил» звук.