К несчастью, на время летних каникул я отказалась носить брекеты.
«Возьми их с собой, милочка, – настаивала миссис Мюллет. – Будешь надевать на ночь, когда никто не видит».
Но я надерзила ей в ответ, и как я сейчас жалею об этом!
Я утерла слезу, вызванную не эфиром, и провела бесшумный обыск. Ни брекетов, ни булавок, ни ручек. Даже маленькое серебряное распятие с увеличительным стеклом и складным ножиком осталось дома, и все из-за моей глупости.
Если я когда-нибудь выберусь отсюда, клянусь, я обзаведусь дамской сумочкой с набором инструментов, который заставит любого взломщика рыдать от зависти. И никогда, никогда и никуда без нее не пойду. Даже в туалет.
Неудивительно, что женщины носят с собой такие баулы! Это не тщеславие, а необходимость.
Но постойте-ка!
А крючки у меня в кармане? Я чуть не забыла о них.
Стараясь не выдать себя (« Осторожно, Флавия! »), я медленно проникла рукой в карман. Пальцы коснулись изогнутого буквой Г крючка.
Постепенно… аккуратно… я вытащила его из кармана и, приставив рабочим концом к боковой части гроба, начала сверлить.
Через несколько минут мои пальцы заныли от боли. Неудобный крючок не продвинулся ни на миллиметр. Лак слишком твердый, дерево слишком прочное.
Как я заметила раньше, это был высококачественный гроб. Слишком хороший, как на мой вкус.
Я мысленно проклинала мистера Найтингейла по ряду причин, и, пока я предавалась этому занятию, крючок сломался у меня в руке.
Тысяча чертей!
Я потянулась за вторым крючком. Может, бока гроба все же не такие толстые, как крышка и дно.
Я чуть сдвинулась в сторону и возобновила свои попытки, но вскоре осознала, что все напрасно. Крючок выскальзывал из моих влажных пальцев.
Я слишком быстро дышу.
Как душно в гробу, и какими тяжелыми внезапно стали мои легкие.
Нет смысла тратить остатки кислорода. Сколько времени у меня осталось? Минут двадцать? Даже меньше из-за моих трепыханий.
Пришло время посмотреть в лицо реальности. Теперь совершенно ясно, что если ко мне и придет спасение, то только снаружи. Я исчерпала свои ресурсы.
Я пошевелила головой, сначала вправо, потом влево, прижимаясь по очереди к стенкам гроба.
За годы подслушивания у дверей я узнала, что деревянные панели намного усиливают самые слабые звуки. Если в помещении кто-то есть, я его услышу.
Хвала небесам, напавший на меня выбрал гроб, который еще не был украшен декоративной обивкой из шелка или атласа, заглушающей звуки. Даже один слой ткани, например, занавеска, – печаль для подслушивающего.
Снаружи гроба было тихо, как в могиле.
У меня перехватило дыхание, когда я попыталась уменьшить глубину вдоха.
Признаюсь честно, мне хотелось поплакать и покричать. Наверняка мне можно? Небольшое проявление чувств перед вступлением в жизнь вечную.
Даже приговоренный убийца имеет право на последний ужин, как бы бессмысленно это ни казалось. Насколько я знаю, на виселице еще никто не умер от голода.
Мои мысли снова переключились на каноника Уайтбреда. Из чего состояла его последняя трапеза?
Заказал ли он ростбиф с приправами или смиренно удовольствовался причастием и сошел в могилу с привкусом святого вина на губах, как его жертвы, три Грации?
Внезапно все начало вставать на свои места. Я вспомнила, как Даффи однажды читала нам вслух отрывки из «Жизни доктора Сэмюэла Джонсона» Босуэлла, где этот древний зануда сказал: «Сэр, когда человеку известно, что его через две недели повесят, его мозг удивительным образом сосредотачивается».
В то время я подумала: «Какая чушь», – но, оказалось, это правда. Перспектива неминуемой смерти прочистила мой мозг, затуманенный моей же собственной бестолковостью. И в этот миг я дала торжественный обет. Если я выживу, я больше никогда, никогда не буду никого и ничего высмеивать.
И это сработало!
Неожиданно, в точности как говорил добрый доктор Джонсон, завеса темноты приподнялась, и мой мозг заработал с кристальной ясностью. Дело, разумеется, не в эфире, который оказывает прямо противоположный эффект.
Я воспряла духом. Отойду в мир иной в зените славы.
К черту заканчивающийся воздух в гробу. Пусть я умираю, но я умру как де Люс. Я погибну не покорившись!
Моя мать Харриет гордилась бы мной. Отец тоже.
Через несколько минут я присоединюсь к ним.
«Привет тебе, химия», – подумала я. Меня приветствуют не только родители, но и гении химии всех времен и народов: Гемфри Дэви, Генри Кавендиш, Эдуард Франкленд, Эрнест Резерфорд. Как я горжусь своей страной!
Читать дальше