Алан Брэдли - В могиле не опасен суд молвы [litres]

Для малышей имелся пруд с магнитными удочками, чтобы вылавливать ненужные безделушки.

– Эй, привет! – окликнули меня из-за спины, и я повернулась, оказавшись лицом к лицу с мужчиной, которого видела в пабе. С тем, кто был самым высоким. Я узнала его по носовому платку в горошек.

Он спросил:

– Мы же уже виделись? Мне знакомо твое лицо.

Я не ведусь на такие уловки. Даффи рассказала мне, что надо делать, когда подходят незнакомцы и утверждают, что мое лицо им кажется знакомым. Ее инструкции варьировались от резкого замечания до быстрого отступления, сверкая пятками.

«Дай им понять, что ты не настроена иметь с ними дело», – велела Даффи.

Я покачала головой и отвернулась. Но мужчина не сдался так легко. Он обогнал меня, встал лицом к лицу, мешая пройти, и потряс передо мной стопкой разноцветных билетов.

– Попытай удачу в лотерее, – начал уговаривать он. – Шесть пенсов за один билет, за шиллинг даю дюжину. Все по-честному.

– Уходите, – громко произнесла я. Это шаг А.

– Ну же, – настаивал он. – Ты производишь впечатление девочки, которая не против рискнуть.

– Уходите, – повторила я. Это шаг Б.

– Ты не можешь выиграть, если не участвуешь, – заныл он.

Шаг В следовало выполнять, только когда мужчина попытается применить силу, но если он коснется меня хоть пальцем… У меня будут развязаны руки.

– Я вас предупреждаю… – сказала я.

Ладонь легла мне на плечо. Я резко повернулась, засекла цель и…

– Пойдем, Флавия, – сказал Хоб, потянув меня за рукав. – Купишь мне сахарную вату.

Мне захотелось прибить его. Этот мелкий засранец следил за мной?

Я вопросительно выгнула бровь.

– Ты знаешь точно так же, как и я, что сладости до сих пор нормированы.

– Конечно, знаю, – Хоб ухмыльнулся, – но у меня есть талон.

Так и получилось, что мы вдвоем, испачканные по уши розовой ватой, медленно шли по центральной улице, по-кошачьи облизывали свои палочки и вытирали липкие пальцы о листья нависающих над нами деревьев.

Совместное поедание сладостей так же прочно связывает людей, как любовь. По крайней мере, мне так кажется, хотя я никогда не была влюблена. Да и к сахару я не очень привычна. Война, что поделать.

Тем не менее, прогуливаясь рука об руку и с шумом втягивая в себя сладкую вату, мы почти сразу стали близкими друзьями.

– Каково это – иметь отца-гробовщика? – полюбопытствовала я.

Я умирала от желания задать этот вопрос с первой секунды нашего знакомства и, по непонятным мне причинам, отчаянно хотела услышать ответ.

– Ты правда хочешь знать?

– Конечно, – ответила я, снимая нитки сахара с подбородка. – Меня очень интересуют такие вещи. Хотела бы я, чтобы мой отец занимался таким ремеслом.

– А он нет? – переспросил Хоб.

– Нет. По крайней мере, не напрямую.

Я подумала о военной службе отца, о тех временах, когда он и Доггер служили на Дальнем Востоке и отправляли иностранцев на тот свет.

– Но ты не ответил на мой вопрос, – заметила я, возвращаясь в настоящее.

Хоб пожал плечами.

– Ну, – произнес он, – меня дразнят в школе.

– Я бы вырвала их сердца, – сказала я. Внезапно меня охватило страстное желание защитить этого мальчика.

– О, я не против, – сказал Хоб. – Папа говорит, что в жизни много смерти и что лучше подружиться с ней, чем враждовать.

О! Какой мудрец!

Как будто небеса внезапно разверзлись и бестелесная рука протянула мне свиток с тайнами вселенной.

У меня с плеч словно сняли тяжелый груз – груз, который я не ощущала, пока не избавилась от него.

Мне хотелось кого-нибудь обнять. Или громко запеть.

– Хмммм, – протянула я. – Полагаю, это разумный взгляд на вещи.

Неожиданно я заметила, что Хоб перешел от неторопливой прогулки на галоп. Да, галоп!

Такое ощущение, что моя радость каким-то образом передалась ему.

– Что ты знаешь о Поппи Мандрил? – внезапно поинтересовалась я.

По моему опыту, гром среди ясного неба зачастую может вызвать сильнейшую лавину.

– Все ее боятся, – ответил Хоб, не моргнув и глазом.

– Все?

– Ну конечно, кроме меня, – Хоб выдвинул челюсть. – Но я видел ее только издалека.

Я не смогла удержаться.

– Откуда ты знаешь, что все ее боятся?

– Потому что у меня ушки на макушке, – сказал Хоб. – Слушаю, что говорят на похоронах.

На меня нахлынуло осознание, что рядом со мной кладезь информации. Если есть на свете место, где люди говорят все, что им вздумается, – это на похоронах. Эмоции, и особенно грусть, развязывают языки почище алкоголя.