Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Это изречение Сьюзэн перевела следующим образом:

— Отец благодарит вас за вашу любезность.

Массимо показалось, что для благодарности англичане выбирают довольно-таки странный тон.

Итальянский климат, кажется, уже начал воздействовать на Люси Рэдсток. Почти с нежностью она взирала на объятия Сьюзэн и Фортунато. В ее голове невольно промелькнула мысль о том, что жених Сьюзэн хорош собой. Ну а Генри все еще продолжал сторониться чуждой цивилизации с непривычным для пего мягким климатом.

— Фортунато… Это мои родители… Моя мать… Отец…

Не успел еще сын донны Империи рта раскрыть, как Рэдсток уже заявил ему:

— Кажется, вы обошлись самым сомнительным образом с девушкой, отец которой побывал в Дюнкерке, мой мальчик. Жду ваших объяснений! Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Я… Я прошу у вас руки Сьюзэн!

Едва комиссар Прицци успел переступить порог холла гостиницы «Ла Каза Гранде», как на него сразу надвинулась гора в лице маэстро Людовико Пампарато. Чтобы избежать публичного скандала, Ансельмо пригласил обоих полицейских на кухню, где их ждала Альбертина. Одета она была во все черное, а ее лицо было похоже на лицо ведьмы. Ненависть исходила от всего ее существа. Возмущенный таким нелюбезным приемом, Массимо не замедлил высказать вслух свое замечание шеф-повару:

— Ма ке! Вы только посмотрите на них! Может быть, вы забыли, с кем имеете дело?

— А вы за кого нас принимаете?

— Вас? За повара, которому лучше заняться своими кастрюлями, а не лезть в скандал!

— Думаете, я смогу спокойно стоять у плиты, когда кровь моей дочери взывает к мести?

— Можете делать все, что вам вздумается, но только оставьте меня в покое!

— А тем временем этот убийца Фортунато спокойно скроется, да?

— Никуда он не скроется, и, кроме того, никто еще не доказал, что убийца — именно он.

— Господи, слышишь ли ты эту гнусную ложь, это святотатство?

— Ну все, Пампарато, довольно!

— Прошу не забывать: синьор Пампарато!

— Вы мне уже надоели, синьор Пампарато! Вы и ваша дочь!

— Моя дочь?! О пресвятая Богородица! Этот ангелочек, сошедший к нам прямо с небес?!

— Да, этот ангелочек, у которого, если верить тому, что о нем рассказывают, крылышки были довольно-таки сильно испачканы в дерьме!

— Ох!

Людовико бросился на полицейского с огромным ножом в руке, но Кони был начеку. Он на ходу перехватил повара и усадил его на плиту, а Прицци тем временем с иронией продолжал:

— Не знаю, останется ли Фортунато в тюрьме, но вы точно туда попадете за покушение на жизнь полицейского!

— Тогда я задушу его в камере своими собственными руками!

— И проведете весь остаток жизни на каторге. Надеюсь, что и там вы сможете поработать на кухне.

— Прошу, ничего ему не отвечай, Людовико! — взмолилась Альбертина. — Ты слишком великий человек по сравнению с этим типом!

Прицци аж подпрыгнул.

— Как вы меня обозвали?

— Так, как вы того заслуживаете, защищая убийцу и оскорбляя память невинной жертвы!

— Кони, составьте на этих двоих протокол и дайте мне его потом на подпись, чтобы мы могли их привлечь за оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей!

Упершись кулаками в бока, Альбертина посмотрела в сторону мужа.

— Ма ке! Вот это да! Наше дитя убивают и после этого нас же готовятся предать суду!

Побагровев от гнева пуще вареного омара, Людовико хриплым голосом произнес:

— Знаете, что я вам скажу, синьор комиссар?

— Нет, синьор Пампарато, но очень хотел бы узнать… Вы даже представить себе не можете, как мне хочется это узнать!

Несчастье, как гром среди ясного неба свалившееся на «Ла Каза Гранде», больше всех, безусловно, сразило дона Паскуале. Цвет его лица все больше наливался желчью, грудь впала, костюм висел на нем как на вешалке, а волосы как-то потускнели, и глаза больше не светились огоньком жизни. Некоторые даже поговаривали о том, что дин директора сочтены. Всем, кто еще его слушал, он заявлял о том, что он обесчещенный, конченый человек и сам не знает, как еще живет на свете. Больше всех он доверял в своих разговорах администратору.

— Понимаете, Ансельмо… Я всю свою жизнь, без единого упрека, посвятил работе в гостинице… Через четыре года я мог рассчитывать выйти на пенсию и спокойно дожить свои дни в Тоскане… А вместо этого — такое несчастье, Ансельмо! Убийство! И где? В моей гостинице! Я еще не успел оправиться, а тут второе убийство… Хотите, я вам что-то скажу, Ансельмо? На этом все не кончится! В «Ла Каза Гранде» появятся новые трупы!