Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– Приведете пример?

– Приведу. Чтобы далеко не ходить. Вот вам пример явной лжи. Нам тут показывали химическую катастрофу – взрывы газгольдеров, которые могут взлететь на воздух по вине администрации. Страшно? Еще бы! Твоя жизнь зависит от зажравшейся вороватой администрации, от этих трутней, и без того живущих за счет рабочего класса, но этого им мало, теперь они хотят забрать еще и наши жизни! Ужасно? Конечно! А давайте спросим химиков – горюч ли фреон, который закачан в эти самые серебристые цистерны? Плюс давайте узнаем у представителя пожарной службы города, какую функцию выполняют газгольдеры на заводе?

Виктория сделала театральную паузу, а ведущий обратился к залу на предмет, есть ли в зале химики или пожарники? Таких в зале не оказалось, зато у журналистов нашелся телефон руководителя пресс-службы пожарников, который подтвердил, что фреон совершенно не горюч, а даже наоборот.

– То есть это вещество взорваться не может ни при каких обстоятельствах? – воскликнул ведущий.

Его буратиний нос заострился и, очевидно, немного подрос, учуяв наконец скважину сенсации.

– Нет, не может, – подтвердила Вика. – Более того, это и есть система противопожарной защиты завода, и именно администрация содержит ее в состоянии готовности, пока представители профсоюза вместе со своим уважаемым экспертом пытаются посеять в обществе панику, заставляя поверить, будто газгольдеры опасны для жизни и здоровья жителей города.

Ведущий заерзал внутри своего костюма и вцепился в тему бульдожьей хваткой:

– Виктория Александровна, могли бы вы для большей наглядности привести еще доказательства лжи профсоюза?

Вика кивнула:

– Многие из них отражены в моих экспертизах, – сказала она, глядя прямо в лицо Миллер. – Например, недавно прошла серия судов, где было доказано, что употреблять слово «вор» и «мошенник» в адрес человека, вина которого не доказана, оскорбительно. То же самое можно сказать о матерных выражениях. Только тут еще строже. Тут не надо ничего доказывать – просто нельзя, и все. И все эти троеточия, другие слова – это все лукавство, Ада Львовна, верно? Все это тоже ложь. Ложь, как и газгольдеры, как и облитые кислотой работники, как и отобранные дети…

– Извините, – вмешалась Миллер, резко подаваясь вперед и медленно, но верно взбираясь на истеричные ноты. – Виктория, вы снова валите с больной головы на здоровую. Я говорила только про газету и ничего не говорила ни про взрывы газгольдеров, ни тем более про отобранных детей.

Виктория вопросительно глянула в сторону нашей живописной кучки за трибуной, как будто спрашивая, ну и чего вы стоите? В этот раз я был полностью с ней согласен, потому что, в сущности, дальше разговаривать было не о чем. Миллер прочно встала на путь эмоционального отпирания из серии: «Я дурак? Сам дурак!». Борис тоже распознал конец дискуссии и выступил на свет, знаком показав ведущему, что пора закругляться. Однако тот чуял кровь и не собирался отступать.

– Итак, у нас осталось буквально две минуты эфирного времени… – нагнетал атмосферу журналист. – И наши зрители хотят знать окончательную правду о том, кто же отстаивает истину, а кто откровенно мошенничает в этом грандиозном противостоянии руководства завода и профсоюза, за которым следит весь город…

Все случилось в какие-то секунды. Выяснив, что складной метр его не понял, Борис вздохнул и поднес к уху рацию. Сказав условленный код операции, он направился к центру сцены, по дороге одним движением развернув в противоположную сторону ближайшую к себе камеру вместе с оператором.

– А у нас в прямом эфире еще один гость… – обрадовался ведущий, но в следующий миг парень незаметным для самого себя образом оказался за пятачком сцены. Он стоял там, ошалело выпучив глаза, механически отряхивая костюм, хотя это было явно лишнее: физподготовка Бориса позволяла переместить журналиста по студии без потери последним вертикального положения.

– Нет прямого эфира, успокойтесь! – кинул ему следователь, не поворачивая головы.

Я шел следом за Борисом, стараясь не отставать. Уже через минуту после того, как Борис попросил прекратить эфир, он стоял рядом с Миллер и вполголоса объяснял причины, по которым женщина должна проследовать вместе с ним в отделение.

– Уголовная ответственность за дачу заведомо ложного заключения, – услышал я, подходя к сцене. – Вы должны дать объяснения в Следственном комитете…

– Все, с меня хватит этой ерунды! – вдруг воскликнула Миллер. Голос ее звенел негодованием и едва сдерживаемыми слезами.