Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

Миллер повела головой. Она была в длинном красном платье, которое волнами ниспадало до самого пола, оставляя открытыми только носки туфель, вернее одной туфли, потому что сидела она эффектным полубоком. Волосы Примадонны были уложены в витиеватую вечернюю прическу, оправа очков подобрана под цвет наряда. И весь ее вид говорил только об одном – о ее невероятной крутизне.

– Я бы не стала говорить «нечистый на руку». Причины могут быть разные, эксперт действительно может не разобраться в ситуации, может искренне заблуждаться…

– Но в данном конкретном случае? – настаивал молодой человек, худой и остроносый, как только что наточенный карандаш.

Примадонна снова вздохнула и сделала лицо «я не хочу об этом говорить, но как честный человек должна»:

– В данном конкретном случае экспертом по делу выступает Виктория Берсеньева – очень известный и уважаемый в городе лингвист. И я думаю, выбор администрации был не случаен. Авторитет у Виктории серьезный, особенно после действительно блестящего раскрытия убийства. Однако как раз в силу ее большого опыта в экспертном деле я не могу поверить в то, что Виктория искренне верит в злонамеренность профсоюзной организации…

– То есть эксперт попросту лжет? – предельно упростил этот сложный заход ведущий.

– Я не знаю, я уже сказала, причины могут быть разные, – скорбно прошептала Миллер, сделав на камеру большие честные глаза так, что стало ясно: «Виктория, конечно, лжет, но Миллер не может сказать об этом прямо».

После этого Ада Львовна исчезла с экрана, вместо нее в эфире жалобными голосами завопили какие-то женщины, изображая просторечие и почему-то «гэкая».

– Вот муж мой не болел, не болел, а на заводе год поработал, и все – раз заболел, два… Неделя прошла с последнего больничного, а он опять болеть хочет…

– Люди-то нас давно дураками видели, но противно, когда прямо в глаза-то врут. Руку вон мне кислотой разъело, просила компенсацию, не положена, говорят. В глаза врут! В глаза! А как же не положено, когда я инвалид теперь?!

Женщина зарыдала, показывая на камеру обезображенную руку.

– Ряженые. – Селиверстов скривился с отвращением. – Страховая исправно платит. А случая с кислотой вообще не помню.

Вдруг на экране появилось знакомое маленькое лицо женщины-девочки. Это была Катерина. Как обычно, губы ее были немного поджаты; посмотрев в камеру быстрым острым взглядом, журналистка заговорила, отрывисто кидая слова:

– Эти люди ни перед чем не остановятся. У меня двое детей. Недавно ко мне домой пришли органы опеки, якобы посмотреть условия. Написали, что условия ненадлежащие. Детей пытаются забрать. С чьей подачи они, думаете, пришли? Я мать-одиночка, но это не значит, что я плохо обращаюсь с детьми… Я работаю, я все для них делаю. Но я сотрудник газеты «Рабочая сила», член профсоюза, и вот результат. Юрист «Русского минерала» Селиверстов натравил на меня органы опеки. Мне приходится судом доказывать, что я хорошая мать. Они идут на все. Повторяю, они идут на все! Для них нет ничего святого.

Крупным планом на экране появились счастливые лица мальчика лет пяти и девочки лет восьми-десяти – видимо, детей Катерины. Вот они втроем катаются на ватрушках в аквапарке, вот едят сладкую вату в кино. Голос Катерины за экраном продолжал:

– Могут ли несовершеннолетние дети отвечать за ошибки руководства огромного завода?

Я заметил, что Селиверстов внимательно наблюдает. Видимо вспомнив о нашем недавнем разговоре, Виктория тоже оторвалась от своего телефона и поглядывала то на экран, то на Селиверстова.

На следующей фотографии Селиверстов что-то обсуждал с полной женщиной в полицейской форме. Следом показали фотографию, где эта же женщина вместе с другими представителями комиссии по делам несовершеннолетних осматривает квартиру Катерины. И там и там женщина была обведена красным кругом, чтобы зритель обратил внимание: это один и тот же человек. Фотографии сопровождались подробными комментариями о влиянии Селиверстова на судьбу детей Катерины.

– Ну, это уже… – Селиверстов выглядел возмущенным и смущенным одновременно. – Я в курсе про органы опеки, они действительно приходили на завод, делали запросы в отделе кадров. Но заявление подали не мы, а соседи Катерины, потому что в течение трех дней подряд ее не было дома и дети остались без еды, без присмотра. Это все из-за войны за помещение. Мы действительно пытаемся выселить профсоюз «Единым фронтом» из нашего здания, но профсоюзники устроили вахту, ночуют в редакции. Черт знает что такое! Кстати, Екатерина Смирнова в газете работает, так сказать, по зову сердца, а вообще-то в пятом цехе, на приборах числится. Но постоянно на больничных: то с одним ребенком, то со вторым, то сама.