Макс Коллинз - Агата и тьма

В больнице Джеймс вел себя безукоризненно, жалоб на его поведение не было, а уборщица и провизоры, с которыми миссис Маллоуэн делила помещение, время от времени баловали его своим вниманием.

Все пятеро работников аптеки были женщинами — и миссис Маллоуэн была много старше остальных, хоть и самой неопытной — по крайней мере, она лишь недавно ознакомилась с современными лекарствами, общеукрепляющими средствами и мазями, которые теперь прописывались врачами. Заведовавшая аптекой серьезная стройная женщина в больших очках часто приостанавливалась, дабы убедиться, что миссис Маллоуэн «все поняла правильно».

Что в целом было просто смешно: работать в аптеке в эти дни было куда проще, чем в молодые годы миссис Маллоуэн. В современной аптеке большая часть пилюль, таблеток, порошков и прочего были в пузырьках, тюбиках и другой готовой упаковке, не требуя никаких навыков отмеривания или смешивания, прежде требовавшихся в этом деле: она действительно могла считать себя кем-то вроде библиотекаря лекарств.

Среди молодых женщин работавшая на добровольных началах миссис Маллоуэн чувствовала некую неловкость, даже стеснение. При этом она понимала (хотя и никогда бы не высказала этого вслух), что, когда была в их возрасте, чуть старше двадцати, ни в чем им не уступала.

Когда-то она была изящным созданием — высокой и стройной блондинкой с волнистыми волосами до пояса, нежной кожей, покатыми плечами, голубыми глазами, носиком с горбинкой и овальным лицом, отвечая всем канонам женской красоты того времени.

И, даже будучи замужем, тридцати с небольшим лет, она могла бы с ними соперничать.

Сейчас, в своем белом халате, она по-прежнему привлекала к себе внимание: выше молодых и пока еще не… слово это надвигалось медленно, но неотвратимо… толстая. Талия у нее исчезла, это так, и подбородков стало на один больше, чем необходимо, внушительная грудь, доставшаяся в наследство от матери, чуть обвисла, а золотящиеся светлые волосы стали седыми. Она стригла их коротко, так что шапочка завитков превосходно сочеталась с чертами, которые больше не радовали глаз (по ее мнению): только доброжелательный человек мог бы описать это лицо как «приятное».

Она смирилась со своим жребием, и в пятьдесят два года уже не считала себя «женщиной средних лет»: тогда ей пришлось бы жить до ста четырех, а этого ей не особо хотелось; тем не менее пугавший прежде возраст в полвека на самом деле казался неким освобождением. Она обрела новый вкус к жизни и повышенную чуткость, которую дают только годы. Оказалось, что от походов на киносеансы, в концерты и оперу она получает столько же удовольствия, сколько испытывала и в двадцать.

Ее брак с Максом — неужели это случилось больше десяти лет назад? — дал ей очень много. Эмоциональные бури романтических отношений сменились уютом теплой семейной гармонии. С мужем она могла получать удовольствие от досуга — и, конечно, на первом месте тут стояли путешествия.

Не то чтобы в спальне с Максом было скучно: свидания меж простыней оставались удовольствием, а не обязанностью, что было одним из плюсов брака с мужчиной на четырнадцать лет моложе тебя (хотя набираемый в его отсутствие лишний вес все-таки ее тревожил).

И до чего хорошо, что эти инфантильные ухаживания, похожие на кошки-мышки, остались в прошлом (как глубоко она была разочарована, когда по окончании первого брака обнаружила, что ритуалы ухаживания у тридцати— и сорокалетних так мало отличаются от тех, что придерживаются подростки и молодые люди!).

Вот только сейчас их с Максом разлучила война — эта проклятая война. И теперь она снова оказалась в больничной аптеке, как и в годы прошлой войны. Не то чтобы история повторялась: та «война, которая должна положить конец всем войнам», была иной — она стала невообразимым потрясением, катастрофой, подобной которой не знал никто на свете.

Нет, на этот раз конфликт был иным, пусть в нем опять и участвовали немцы. Удивляло то, как долго эта война толком не начиналась. Как и многие другие, Маллоуэны, услыхав объявление войны на кухне по радио (где служанка тут же принялась поливать слезами овощи), ожидали, что Лондон начнут бомбить в первую же ночь — а ничего не происходило.

Когда ничего не произошло и дальше, страна более или менее организовалась, ожидая прихода беды… а та все никак не приходила. И потому, раз война пока оставалась абстрактной, страна вернулась к повседневным занятиям и обычным делам, изредка перемежавшимся военными сборами (как, например, когда Макс вступил в этот нелепый Бриксхемский отряд ополчения, где на десятерых приходилось две винтовки).