Лариса Соболева - Всадница без головы

Черновой дал немного времени сыну Вольской привыкнуть к мысли о том, что матери у него больше нет. Конечно, для Стефана это непоправимая утрата, к ней сыну привыкнуть невозможно, но первый шок все же проходит, и довольно быстро, потом человек живет с болью, и это может длиться очень долго. Андрей Максимович дождался, когда Стефан выкурит сигарету, только после того, как молодой человек загасил окурок, посчитал возможным задать ему несколько вопросов:

— Скажите, Стефан, откуда вы приехали?

Но тот снова закурил, потом, порывшись в карманах пиджака, достал билет, молча протянул его следователю.

— Из Питера, — изучая билет, для присутствующих в гостиной сказал Черновой. — Сегодня… Вы там живете или ездили погостить?

— Живу, — наконец прорезался голос у Стефана. — Но мама последнее время настаивала, чтобы вернулся домой насовсем и помог с бизнесом…

Он споткнулся на следующем слове, Тахир перехватил инициативу у следователя:

— Почему замолчали? Вы что-то вспомнили?

— Нет, просто… Да, вспомнил. Мама требовала при каждом удобном случае, чтобы я вернулся, а потом перестала. Примерно с полгода не слышал уговоров, тема закрылась сама собой, без моих просьб.

— У нее были проблемы?

— Пф! У кого их нет? Бизнеса без проблем не бывает.

— Ну, а конкретно, с какими трудностями сталкивалась ваша мать?

— Мне стыдно, но я не интересовался мамиными делами.

— Вы, конечно, работаете? — снова подключился Андрей Максимович.

Вопрос как будто безобидный, а в интонации сквозило сомнение, словно люди типа Стефана, по мнению следователя, не дружат со словом «работа».

— Музыкантом. В группе гитарист, могу ударником…

Для консерватора Чернового музыкант не профессия, а забава. Он опустил глаза на руки молодого человека, словно хотел удостовериться, что эти пальцы держали гитару. Держали, да. Пальцы музыканта и в покое рассказывают о музыке, они иначе не могут жить, но внимание Андрея Максимовича привлек браслет, отливающий сталью (наверное, из белого золота). Он плоский, шириной примерно сантиметр и, казалось, литой, тем не менее змеился по запястью, будто живой, а по краям украшен крошечными шариками и цветными камешками — наверняка не стразами. Подняв глаза, Черновой заметил серьгу в ухе, на шее цепочка с подвеской — каким-то символом… в общем, музыкант, что с него взять.

— И все же странно, что ваша мать не делилась с вами своими трудностями, — сказал он. — Для женщины вполне естественно пожаловаться близкому человеку.

— Может, я не так выразился, — смутился Стефан. — Конечно, она что-то говорила, надо вспомнить… Признаюсь, я, наверное, был плохим сыном и все, что мама говорила о бизнесе, пропускал мимо ушей. Мне казалось, это несущественно… так, рабочие моменты, она же успешный человек… а у меня музыка, которая была важнее маминых неурядиц… Я очень жалею. Очень.

Его глаза наполнились непрошеными слезами, и Стефан низко опустил голову, чтобы скрыть их. Черновой вынужденно держал паузу, хотя по сути он довольно жесткий, к сантиментам всегда относился с предубеждением, считая достоинством, лишь когда человек держит себя в рамках хладнокровия. Но всех не причешешь одной гребенкой, Андрей Максимович это принял давно и старался не дергать людей в момент эмоционального тупика. Только он собрался задать очередной вопрос, Стефан неожиданно поднял голову и выпалил скороговоркой:

— Вы у Кольки спросите! Он жил здесь постоянно и должен если не все, то хотя бы частично знать, куда залетела мама, кто стал ее врагом.

— Колька — это… — прикинулся Черновой, будто не в курсе, кого и зачем Вольская держала подле себя.

— Мальчик для секса — Ник. Альфонс. Жиголо. — Видя, что следователь не понимает, о ком идет речь, напомнил: — Свидетель, вы же сами говорили.

— А, Ник! Ну, да — Николай, сокращенно — Ник.

Итак, пикантные подробности из жизни убитой Черновой выяснил, а то ведь Ник мялся, как девица красная, невнятно бормотал, будто снимает здесь квартиру. Ясно, неудобно парню, что работал мальчиком на содержании, Андрей Максимович решил позже поговорить с Николаем без посторонних.

— Стефан, а вас не напрягало откровенное поведение мамы? — вернулся он к скользкой теме. — Для нашего менталитета иметь женщине альфонса как-то… непривычно.

— С какой стати? — завелся тот. — Послушайте, моя мама была красивой женщиной, выглядела прекрасно, мои друзья мне завидовали и все, абсолютно все были от нее в восторге. Она работала много и имела право на маленькие слабости. Мне не нравятся альфонсы, ее Колька самовлюбленный дурак, мама его покупала, как шлюху покупают мужчины. Почему нам можно, а ей нельзя? Кому какое дело? И потом, в этом доме жить одной тоскливо, не находите?