Наталья Александрова - Последняя драма Шекспира

А Лиза удивленно смотрела на пол.

Во время предыдущей драматической сцены туда упала со стола одна из карт Таро, и сейчас таинственный сиреневый свет случайно лег на эту карту. И в этом свете Лиза увидела, что на потертом картоне написаны какие-то слова.

– Что и требовалось доказать! – удовлетворенно произнес Патрикеев, убирая кинжал в пластиковый пакет. – Кровь на ноже имеется, и экспертиза наверняка установит, что она принадлежит Александре Коваленко, так что на вашем месте я бы сделал признательное показание. Это может быть учтено следствием.

Радунский мрачно смотрел на него. На зеркало он больше не оглядывался.

В это время в дверь заколотили.

Патрикеев открыл ее, и в гримерку ввалились несколько полицейских, за спиной которых маячил пожарный дядя Костя.

– Ох, неужели не успели? – закричал он. – Лизавета, у тебя кровь, ты как вообще?

Только тут Лиза почувствовала, что из царапины на шее течет кровь.

– Вам в больницу надо! – забеспокоился Патрикеев.

– Да что ты, Алексей! – отмахнулся дядя Костя. – Царапина просто. Дай-ка… – Он нашел пластырь в ящике туалетного столика Лизы и аккуратно заклеил ранку.

Полицейские в это время скрутили Радунского и вывели его из гримерки.

– Ребятки! – Дядя Костя помчался следом. – Я вас через служебный вход выведу, а то сраму не оберешься потом. Пронюхают журналисты – проходу не дадут! Ну надо же, паразит какой в театре оказался, а ведь он у меня всегда на подозрении был, весь какой-то скользкий, подозрительный!

– Ну вот. – Патрикеев сел на табурет возле Лизы, но тотчас от смущения отодвинулся подальше.

– Спасибо вам! – искренне сказала Лиза. – Вы мне жизнь спасли! Надо же, несколько лет работали мы все здесь и не знали, что кроется за его шуточками. Такой был, знаете, острячок-бодрячок, все посмеивался, хихикал да комплименты говорил. Его никто всерьез не принимал. А как вы узнали?

– Ну… – Патрикеев откашлялся, – расследование убийства – дело долгое, муторное. Если в первые два дня ничего не прояснится – значит, предстоит кропотливая проверка всех, кто был в тот момент в театре. Потому что убить эту Коваленко не мог человек случайный, его бы на сцену не пропустили во время спектакля.

– Точно, – Лиза улыбнулась капитану как можно приветливее.

– В общем, в результате проверки выяснилось, что жена Радунского когда-то покончила жизнь самоубийством.

– Это все знают, он и карьеру в оперном театре бросил, потому что голос пропал.

– Так да не так, – поморщился Патрикеев, – там сомнения у следствия были насчет самоубийства. Соседка на допросе показала, что супруги в последнее время ссорились, так кричали, ей через стенку слышно было. И вроде бы разводиться собирались, хотела она от него уйти. Но Радунский сказал, что это ее, соседкины, домыслы, поскольку она, соседка, его терпеть не могла.

А в ту ночь, когда жена из окна выбросилась, его дома не было. Время тогда было трудное, он в ресторане подрабатывал – пел, на рояле играл, в общем, что потребуется. В ресторане банкет был на пятьдесят человек – не то свадьба, не то юбилей. Там вроде бы видели его весь вечер, но точно сказать никто не мог. А соседка, наоборот, утверждала, что видела, как он домой возвращался в час ночи.

Но Радунский твердо на своем стоял, а бабка оказалась полуслепая, вполне могла и ошибиться. Тем более у жены в крови изрядная доля алкоголя оказалась. В общем, в конце концов, это дело квалифицировали как самоубийство – дескать, напилась дамочка, да и сиганула в окно спьяну.

– Это он ее напоил силой, а потом в окно выбросил, потому что она его бросить хотела!

– Да, я тоже такое подозревал, вот и пришел с ним поговорить. Услышал за дверью голоса, дядя Костя мне показал, как из костюмерной сюда попасть.

– Алеша! – Лиза вскочила и обняла Патрикеева. – Как же я рада, что вы успели!

От смущения он закаменел в ее объятиях, потом сказал, глядя куда-то вбок:

– Мне идти надо, насчет Радунского распорядиться. Я еще зайду. Обязательно.

– Хорошо, я буду ждать! Извините, а можно у вас попросить этот замечательный фонарик? – Лиза взглянула на Патрикеева невинным умоляющим взглядом, позаимствованным из какой-то детской пьесы.

– Фонарик? – переспросил тот удивленно. – Ах, тот, ультрафиолетовый…

– Ну да, я вам его сразу же отдам!

– А зачем вам?

– Пока не могу сказать. У меня так, одна догадка.

Она смотрела на Патрикеева так жалобно, так трогательно, что он не устоял и протянул ей прибор: