Наталья Александрова - Восемь обезьян

Там, на узкой железной кровати, сидел сам Парфен Маркелыч Нефедов. Парфен Маркелыч был мужчина лет пятидесяти, небольшого роста и с впалой грудью. Он был в засаленной ночной рубахе, однако на голове у него была мятая чиновничья фуражка. Помимо фуражки, лицо его украшала тощенькая бородка.

— Здравствуй, Парфен Маркелыч! — приветствовал его вошедший.

— Ну, здравствуй, коли пришел! — поморщился хозяин. — С чем пожаловал в такой поздний час?

— Один кругляшок принес…

— Из-за одного кругляшка ты меня побеспокоил? — поморщился хозяин. — Весь сон мне сбил!

— Кругляшок-то интересный, Парфен Маркелыч! — вполголоса проговорил старик. — Да к тому горячий, побоялся я до утра его оставить. Как бы гости не наведались.

— Кровь, что ли, на нем?

— Кровь, Парфен Маркелыч! — вздохнул старик. — Ты же знаешь, дружки у меня неаккуратные!

— Учить их надо!

— Я учу, учу, да они плохо мое учение слушают!

— Ладно, некогда мне с тобой калякать! Показывай свой кругляш!

Старик достал из-за пазухи тряпицу, развернул ее и протянул хозяину монету. Тот ухватил ее цепкими пальцами, поднес к свече и принялся разглядывать, поворачивая то одним, то другим боком.

— Интересный кругляш! — проговорил он наконец. — Никогда прежде такого не видывал!

— Вот и я говорю, что интересный! — подхватил старик. — Так сколько ты, Парфен Маркелыч, мне за него отслюнишь?

— Ну, я человек добрый, за лишним барышом не гонюсь, дам тебе честную цену — четыре рубля.

— Ну, Парфен Маркелыч, зря я тебя, выходит, будил! — Старик протянул руку за монетой. — Пойду я уже, пожалуй!

— Куда это ты собрался? — спросил хозяин, вцепившись пальцами в монету.

— К немцу пойду, к Конраду Фридриховичу. Он хоть и не православный, а цену даст христианскую. А то надо же, четыре рубля!

— Ты подожди, Митрофан, ты не спеши! Зачем сразу к немцу? Надо посидеть, поговорить… садись, Митрофан! — он указал гостю на венский стул.

— Да уж чего рассиживаться? Время позднее, на улицах неспокойно. Либо назови честную цену, либо уж я пойду.

— Это тебе-то, Митрофан, неспокойно? — усмехнулся Парфен Маркелыч. — Чья бы корова мычала… ну ладно, так и быть, заплачу тебе шесть рублей по старой дружбе, больше твой кругляш все одно не стоит.

— Ну, побойся Бога, Парфен Маркелыч!

— Да сколько же ты хочешь?

— Меньше десяти никак нельзя. Меньше десяти — это уже обидно. Зря мы, что ли, работали?

— Десяти-и? — протянул хозяин. — Да ты, Митрофан, видать, крепко выпил! Десять — это уж ты загнул! Твой кругляш и вовсе таких денег не стоит, а на нем еще кровь… ее ведь отмывать нужно.

— Ну, не впервой тебе кровь-то отмывать! В общем, так, Парфен Маркелыч: либо бери за десять, либо я к немцу пойду.

— Да тебе и немец столько не даст!

— А вот мы это поглядим.

— Ладно, коли уж ты меня разбудил — давай договоримся. Заплачу тебе семь рублей, хоть мне это и в убыток получится. Но уж ни на копейку больше!

— Девять, — строго ответил Митрофан.

— Ох, что с тобой делать… семь с полтиной.

— Восемь — или ухожу. — Митрофан шагнул к двери.

— Ну ладно, ладно! — Хозяин слез с кровати, подошел к божнице, вытащил из-за икон старый потертый бумажник, достал из него три бумажки и протянул ночному гостю: — Держи, Митрофан, пользуйся! Исключительно по старой дружбе!

— Э, отец родной! — скривился старик. — Мы же на восьми рублях сговорились, а туточки только семь!

— Что, правда семь? Ох, извини, Митрофан, должно быть, обсчитался! — и он протянул старику еще одну бумажку. — Теперь-то в расчете?

— В расчете, в расчете!

— Смотри, если еще такой кругляш попадется — непременно мне неси.

Тут же в спальне появился телохранитель хозяина, словно почуял, что сделка завершена. Он проводил Митрофана к выходу, запер за ним дверь и снова вернулся к хозяину:

— Еще чего прикажете?

— Сейчас больше ничего, а чуть рассветет, кликни того мальчишку, пускай сбегает к его превосходительству Луке Иванычу Яблокову да скажет, что у меня для него есть редкая монета. Так пусть и передаст — очень, говорит, редкая монета, я за нее двести рублей прошу.

У подъезда, как всегда, присутствовала Антонина Васильевна.

— Что-то ты, Надя, бледная такая, — сказала она, — и пальто это тебе не идет никак.

Надежда посмотрела на пальтецо, которое ее невестка забыла выбросить лет семь назад, и порадовалась, что забыла у Полины Огурцовой тирольскую шляпу, не то Антонина Васильевна посчитала бы ее психически больной. Впрочем, приглядевшись к соседке, Надежда поняла, что та сегодня не в лучшей форме. Щеки Антонины обвисли, она сопела носом, глаза смотрели грустно.