Дж. Делейни - Предшественница

Хм, говорит Эдвард. Он обращается к шеф-повару на беглом японском; явно посвящает его в задуманную шутку, и шеф-повар широко улыбается возможности подать гайдзинке что-то такое, с чем ей не справиться. Вскоре приносят блюдо, полное каких-то склизких мешочков.

Попробуй, говорит Эдвард.

Что это?

Это называется ширако .

В порядке эксперимента я кладу пару штучек в рот. Они лопаются на зубах, испуская соленую, густую слизь.

Неплохо, говорю я, глотая, хотя на самом деле довольно мерзко.

Это рыбьи семенники, говорит Эдвард. В Японии считаются деликатесом.

Отлично. Но я все-таки предпочитаю человеческие. Что дальше?

Фирменное блюдо.

Официантка приносит тарелку с целой рыбой. Потрясенная, я понимаю, что она еще живая. Хотя и едва-едва: она лежит на боку, слабо поднимая и опуская хвост, и разевает рот, словно пытается что-то сказать. Обращенный к нам бок порезан на сасими. Секунду я хочу отказаться. Но потом просто закрываю глаза и беру.

Второй кусок ем с открытыми.

А ты отчаянный едок, неохотно признает Эдвард.

И не только едок, отвечаю я в тон.

Я должен тебе кое-что сказать, Эмма.

Вид у него серьезный, поэтому я кладу палочки и внимательно слушаю.

Я не строю ни обыкновенных домов, говорит Эдвард, ни обыкновенных отношений.

Хорошо. А какие тогда строишь?

Человеческие отношения, как и человеческие жизни, накапливают ненужное. Валентинки, романтические поступки, памятные даты, бессмысленные нежности. А если без всего этого обойтись? В отношениях, не обремененных общепринятым, есть некая чистота, ощущение простоты и свободы. Но это возможно лишь в том случае, если обе стороны очень хорошо понимают, что происходит.

Запомню: валентинок не ждать, говорю я.

А когда станет неидеально, пойдем каждый своей дорогой и ни о чем не будем жалеть. Согласна?

И когда это случится?

А это имеет значение?

Да нет.

Мне порой кажется, что всякий брак был бы лучше, если по прошествии какого-то времени обязательно нужно было бы развестись, рассуждает он. Года через три, например. Люди ценили бы друг друга намного больше.

Эдвард, говорю я, если я соглашусь, то мы переспим?

Нам вообще не обязательно спать вместе. Если тебе это трудно.

Ты ведь не считаешь, что я порченая?

В каком смысле?

Некоторые… Я умолкаю. Но это нужно сказать. Я делаю глубокий вдох. Когда Саймон узнал, что меня изнасиловали, говорю, мы перестали заниматься сексом. Он не мог.

Господи, говорит Эдвард. А ты? Ты уверена, что готова?

Я порывисто хватаю под столом его за руку и сую ее себе под юбку. Вид у него удивленный, но он не противится. Мне хочется рассмеяться. Раз, два, три, четыре, пять, вышли пальчики гулять; этот пальчик влез под стол, этот – трусики нашел.

Я завожу его руку себе в промежность, чувствую, как костяшки его пальцев скользят по моим трусам.

Я определенно готова, говорю.

Я держу его запястье, прижимаюсь к нему, трусь об него. Сдвинув трусы, его палец входит в меня. Мои коленки вскидываются и трясут столик, словно медиум на спиритическом сеансе. Я гляжу ему в глаза. Взгляд у него остановившийся.

Нам пора, говорит он. Но руки не отнимает.

После секса я сонная и сытая. Приподнявшись на локте, Эдвард внимательно меня рассматривает, исследует свободной рукой мою кожу. Когда он добирается до растяжек от Изабель, я вдруг смущаюсь и хочу откатиться, но он меня останавливает.

– Не надо. Ты красавица, Джейн. В тебе все красиво.

Его пальцы набредают на шрам под моей левой грудью.

– Что это?

– В детстве поранилась. С велосипеда упала.

Он кивает, как бы удовлетворенный ответом, и доходит до пупка.

– Словно хвостик воздушного шарика, – говорит он, раздвигая его. Он проходится пальцами по мягкой тропке волос, ведущей вниз. – Не эпилируешь, – замечает он.

– Нет. А надо? Моему бывшему… Витторио так нравилось. Он говорил – их у тебя так мало.

Эдвард задумывается.

– Тогда хотя бы сделай симметрично.

Мне вдруг становится дико смешно.

– Ты что, просишь меня упорядочить лобковые волосы, Эдвард? – прыснув, говорю я.

Он склоняет голову набок.

– Получается, что так. А что тут смешного?

– Ничего. Я постараюсь минимизировать количество волос на теле.

– Спасибо. – Он целует меня в живот, будто ставит печать. – Я пойду в душ.

Я слышу тихое шипение за каменной перегородкой, отделяющей спальню от ванной. По тому, как меняется звук, я представляю себе, как отстраняется от воды и возвращается под нее его тело, как поворачивается туда-сюда его гладкий торс. Я лениво думаю о том, как система его определила, пользуется ли он какими-нибудь привилегиями, по-прежнему заданными в ней, или же там есть просто какой-то общий, ничем не выделяющийся режим для гостей.