Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

– Да, но их количество не скрывает отсутствия качества. Я потерпел неудачу.

И Великий Глаз тяжело вздыхает:

– Внушить людям, что они заблуждались, распяв Господа на кресте, – это была гениальная идея, но она не прошла.

– Почему же?

– Потому что я требовал, чтобы они несли ответственность за свои поступки. А человек не хочет жить в том мире, где его будет мучить комплекс вины. Это нарушает его душевный покой.

– И что дальше?

– Я отступился. Христианство не было принято, ибо не было понято. Я долго закрывал глаза на очевидное – фетишизацию Евангелий, их непререкаемость, убийства, совершаемые во имя Христово. А ведь это Иисус создал принципы светского общества, провозгласив: «Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» [32]; или: «Кто поставил Меня судить или делить вас?» [33]Однако все происходило с точностью до наоборот: религия, вместо того чтобы дистанцироваться от политики, войны, экономики и гражданского общества, сливалась с ними; более того, стремилась ими руководить. Мне понадобилось несколько веков – восемь, если быть точным, – чтобы понять это. И тогда я решил снова взяться за перо. Или, вернее, прибегнуть к помощи Мухаммеда.

– Которому Вы надиктовали Коран. И чем же он лучше Библии?

– В Коране я обратился к реальным людям, таким, какие они есть; я смирился с тем фактом, что они по-прежнему мечутся между животными инстинктами и тягой к духовности, между телом и душой, между низкими материальными интересами и высоким благородством. И создал книгу, в которой учил их искать равновесие между тем и этим, золотую середину. Далее, я уточнил, что отдельный человек не имеет права на личный контакт со мной – правило, которое иудеи и христиане всегда пытались игнорировать или обойти. Я провозгласил себя всевышним и недоступным. Объявил, что не вмешиваюсь в вашу Историю, дабы не компрометировать себя. Ну разумеется, не считая тех случаев, когда я обращаюсь к вам письменно.

– Что ж, в области литературы Вы произвели подлинную революцию.

– Именно. Я отказался от цветистых рассказов, коими грешит местами Ветхий Завет, от туманных притч Нового Завета. Меня разочаровало их слабое воздействие на аудиторию: люди, в подавляющем большинстве, восприняли мой текст весьма поверхностно и не изменились так, как я на это рассчитывал. В Коране же я действовал более прагматично – разработал целую систему предписаний, организовав всю жизнь человека, от рождения до смерти, буквально по часам, днем и ночью. Я потребовал от него простых, но обязательных действий, как то: разумная гигиена тела, строгий режим питания, пять ежедневных молитв, воспитывающих в нем смирение и сознание своей бренности, пост и воздержание во время Рамадана. Короче, наладил его духовную жизнь, не разделяя тело и душу.

– Замечательный принцип!

– Не правда ли? А еще я провозгласил терпимость долгом каждого верующего: «Нет принуждения в религии» [34]. Я требую уважения ко всем конфессиям.

– Значит, Вы включили в Коран этот пункт, чтобы фанаты двух Ваших первых книг не враждовали с фанатами третьей?

– Именно! И хотя все три мои книги указывают на Бога единого, он отнюдь таковым не является. Поэтому я решил установить связь между ними. В Коране я упоминаю о рукописи, которая хранится на Небесах, на заветном столе, и зовется Книгой-Праматерью, известной лишь мне одному; я давал ее на время Аврааму, Моисею и Иисусу, а позже – Магомету. Причем ему я вверил эту Книгу на более долгий срок, нежели его предшественникам, дабы он написал к ней сборник комментариев. По моему мнению, есть только одна религия Книги – ислам. Иудаизм и христианство остаются религиями книг.

– Значит, эти три монотеизма [35]образуют семью из трех братьев.

– Из трех братьев с братоубийственными помыслами, но тем не менее братьев.

– Счастлив это слышать.

– Благодарю. Кроме того, создавая Коран, я украсил заповеди отрывками из неизданной поэзии, коими наслаждаюсь до сих пор: «Мы ближе к нему, чем яремная вена» [36], или вот: «Аллах – Свет небес и земли. Его свет [в сердце верующего] подобен нише, в которой находится светильник. Светильник заключен в стекло, а стекло подобно жемчужной звезде. Он возжигается от благословенного оливкового дерева, ни восточного, ни западного. Его масло готово светиться даже без соприкосновения с огнем. Один свет поверх другого света!..» [37]

И вдруг в бесконечности раздается грохот. По-моему, это взрыв. От его огненной вспышки вздрагивают звезды, потом слышится странный гул, сопровождаемый криками, стонами и плачем. Великий Глаз все еще упивается изречениями из Корана и ничего не замечает вокруг себя. Эти звуки бедствия напоминают мне о вопросах, которые прислал Шмитт, и я спешу возобновить беседу: