Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

– Никто ничего не понимает в моих книгах. Их печатают, их продают, их покупают, их цитируют, но при этом читают как бог на душу положит. Мне больно за человека!

Внезапно Великий Глаз исчез, а вместе с ним и легионы несчастных жертв. И тут бесконечность разверзлась подо мной, я с воплем рухнул в бездну и… очнулся в кухне, на линолеуме, с раскинутыми руками, разбитый вконец.

А между стенами все еще метались искаженные, затихающие отголоски последних слов Великого Глаза:

– Мне больно за человека!

Солнце терзает мне голову. Прежде я не замечал, что лучи света способны раздирать плоть, издавая при этом зловещий свист. А сейчас чувствую, как они исполосовали мой левый висок и не отступают… За что они меня так ненавидят?!

С трудом переваливаюсь на бок, чтобы избавиться от них. Ну слава богу, теперь жгучее лезвие меня не достанет. Я спасен.

Мои веки приподнимаются.

Где я?

Грузная туша в кислотных узорах, лежащая передо мной, издает ворчание, бульканье и хрипы. Мои ноздри заполоняет множество запахов – едких, тяжелых, жирных, прогорклых, смрадных, – и все они отвратительны.

Почти рядом с моим лицом возникает паук. Огромный. Мясистый. Его грузное тело, усеянное редкими волосками, сжимается, он вот-вот прыгнет на меня. Вздрагиваю от ужаса. Пытаюсь его отогнать и тут только осознаю, что это не паук, а моя правая рука.

И тут раздается звонок.

Этот банальный звук вырывает меня из оцепенения, возвращает к действительности. Я поднимаю голову. Затем, упершись руками в пол, кое-как сажусь и констатирую, что мои одеревеневшие члены стали неподъемно тяжелыми.

Где я?

Озираюсь и узнаю кухоньку газеты «Завтра». Все перевернуто вверх дном, пол загажен блевотиной, мочой и фекалиями, засыпан битым стеклом, осколками тарелок и чашек. Склоняюсь над лежащей тушей: ага, это Умм Кульсум в ее тропическом наряде. Она храпит, повизгивая, как свинья. Изо рта ручьями течет слюна. Подтаявший макияж размазался по лицу – вид такой, будто это синяки от побоев. А по шумному бурчанию в животе нетрудно понять, что ее кишечник освобождается от газов.

Снова звонок.

Катастрофа! Комнатка напоминает мусорную свалку. Одурманенные айяуаской, мы с Умм Кульсум разорили ее дотла.

Встать на ноги мне не удается, но я полон решимости вести себя так, словно все в порядке, и, подчиняясь звонку, ползу на четвереньках к передней.

По дороге, в коридоре, борюсь с новыми позывами к рвоте и мужественно заставляю себя шевелить руками и ногами, хотя мне кажется, что мое тело погребено под несколькими слоями асфальта.

Еще один звонок.

Мне с трудом дается каждый сантиметр пути.

– Да-да… иду…

Меня испугал собственный голос – вялый, апатичный, он отражается от стен, хотя непонятно, откуда исходит.

Последнее усилие. Наконец-то я лежу перед входной дверью.

– Кто там?

– Это я, Огюстен, я, Шмитт!

Вздыхаю с облегчением. Услышав голос писателя, я представил себе, как вместо него в дверь барабанит Пегар, кто-то из коллег, полицейский, и даже вспотел от страха – задним числом. Из всех них Шмитт – наименее опасный вариант.

– У вас все нормально? – кричит он мне с площадки.

– Да… мне удалось дотащиться досюда.

– А ты сможешь мне открыть?

– О-о-о… Здесь такой бардак. Я на ногах не стою. Мы все переломали, все загадили – Умм Кульсум и я…

– Умм Кульсум?

При мысли о том, что мне придется описывать Умм Кульсум, я чувствую смертельную усталость и последние рвотные позывы, которые стойко подавляю.

Молчание. Хорошо бы мне покемарить хоть немножко…

– Открой мне, Огюстен! Я помогу тебе убрать.

– Ладно.

Надо же, нынче утром я подчиняюсь всему на свете – приказам, звонкам в дверь…

С неуклюжим старанием пытаюсь дотянуться до замка, сперва самостоятельно, потом с помощью подставки для зонтов и, следом, табурета, за который держусь, чтобы передохнуть на полпути; глубокий вдох, и – опля! – наконец поворачиваю ключ в скважине.

– Вот…

– Я могу открыть дверь?

– Минутку!

Я шлепаюсь на пол и откатываюсь на метр от двери, в восторге от того, как блестяще провел эту операцию.

Шмитт входит, видит меня, изумленно таращится. На его лице гримаса отвращения – это он учуял вонь, – кусает губы, наклоняется ко мне:

– Как ты себя чувствуешь?

– Скверно.

– Болит где-нибудь?

– Везде.

– Ты совершил путешествие?

– Да.

– Встретил Его?

– Да, я…

Шмитт закрывает мне рот рукой: