Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

– Ни слова!

Он глядит на меня с восторженной улыбкой и твердо повторяет:

– Ни слова! Я хочу, чтобы ты все описал. А до тех пор храни это в себе.

Обернувшись, он смотрит в сторону кабинетов.

– Где вы это сделали?

– В кухне.

– Там?

– Вместе с Умм Кульсум.

– Умм… Ну хорошо, я сам всем займусь, для этого и пришел. Я получил твой мейл вчера вечером и сразу заподозрил, что сегодня утром ты будешь не в форме.

Шмитт берет меня под мышки, приподнимает с пола и одним махом взваливает к себе на руки; я безвольно свисаю с них, точно увядший букет лилий. Устроив меня в кресле рядом с кухней, он входит в нее.

– Ох, черт!

Я фыркаю: мне смешно глядеть, как он поскользнулся, ступив в лужу нечистот. Он подходит к храпящей цветастой туше.

– Это еще что?

И, вернувшись ко мне с перекошенным лицом, спрашивает шепотом:

– Вот это – Умм Кульсум?

У меня в животе бурчит так, что, наверно, на улице слышно. Я громко икаю. Шмитт, не ожидая ответа, хватает швабру.

– Ладно, за работу!

Борясь с упорной отрыжкой и звоном в ушах, я слежу за ним, не в состоянии двинуть и пальцем; он, кажется, это понимает и сам энергично берется за дело, бегая с ведрами из кухни в туалет и обратно, подтирая, отчищая, выскребая, отдраивая, проветривая, распыляя освежитель воздуха.

Наконец кухня приобрела свой прежний вид.

Шмитт приседает рядом с Умм Кульсум и похлопывает ее по одутловатым щекам:

– Месье… месье… проснитесь, пожалуйста… Месье… вы меня слышите?.. Месье!

Умм Кульсум на минуту перестает храпеть, задержав дыхание с опасностью для жизни, но не отвечает.

Шмитт снова кидается ко мне:

– Он что – в коме?

– Это не «он», это «она».

– Ах, вот как…

– Умм Кульсум, даже бодрствуя, выглядит словно в летаргическом сне. А уж когда она дрыхнет, то и подавно.

– Помоги мне привести ее в чувство.

Я опираюсь на плечо Шмитта, и мы беспомощно топчемся рядом с ней.

– Умм Кульсум! Эй! Ау!

Никакой реакции. Но тут я замечаю на столике рядом с раковиной ее плеер.

– Включите ей музыку.

Шмитт хватает аппарат, щелкает кнопками, и раздается монотонное пение: «Ghanili chwaya chwaya…» [42]

Умм Кульсум поднимает веки, взгляд у нее восхищенный.

Я наклоняюсь к ней:

– Как ты себя чувствуешь?

– Башка трещит!

– Неудивительно! Тебе на голову свалилась пирамида.

Ее глаза на миг испуганно расширяются, потом до нее доходит, что это шутка, и она отвечает на нее слабой улыбкой. Я похлопываю ее по плечу.

– Боюсь, ты выпила вчера мой травяной отвар, Умм Кульсум.

– Вау!.. Шикарная штука… First class!..

И она прыскает.

– Ты встанешь?

Умм Кульсум отдает приказ своим мускулам, но ни один из них не реагирует; она смотрит на меня с огорченной миной провинившегося ребенка, потом начинает смеяться.

Но тут вмешивается Шмитт:

– Ей нужно переодеться, у нее все платье изгажено.

Умм Кульсум оценивает размеры бедствия и тычет пальцем в одного из львов, изображенных на трикотажном платье, которому угодил прямо в пасть кусок полупереваренной еды, извергнутой вместе с остальной блевотиной.

– Он хотел есть! – восклицает она.

И хохочет. Я тоже. Мы с ней веселимся от души. Умм Кульсум прямо плачет от смеха. А Шмитт испуганно пялится на нас.

Когда мы унимаемся – скорее от усталости, чем от недостатка радости, – он озабоченно замечает:

– Вас не должны застать в таком состоянии. Пошли отсюда!

И в этот момент в двери щелкает ключ. Я вздрагиваю:

– Пегар!

Узнаю позвякивание его связки ключей, манеру распахивать толчком входную дверь и придвигать к себе стоячую вешалку. Я спрашиваю торопливым шепотом:

– Который час?

– Семь.

– Он никогда не приходил так рано…

– Сегодня особый случай, – возражает Шмитт. – Ночные теракты…

– Какие теракты?!

Я стою, изумленно разинув рот. Но Шмитт не дает мне времени на переживания:

– Огюстен, где тут у вас можно спрятаться?

– Что?

– Где бы нам спрятаться – тебе, Умм Кульсум и мне?

– Мы пропали…

Неожиданно Умм Кульсум проявляет сообразительность:

– Вы оба – лезьте в кладовку. А я останусь.

– Нет! Тебя же уволят!

– Не твоя забота!

Я хватаю Шмитта за руку и тащу в закуток, где хранятся бутылки, он же служит нам редакционной свалкой. И хотя звук шагов Пегара угрожающе близок, я все же успеваю вовремя прикрыть за нами дверь.

– Сейчас хлебнем кофейку, – благодушно мурлычет Пегар, заходя в кухню.

И тут же осекается – наверно, при виде Умм Кульсум, распростертой на полу.