Виктория Платова - Странное происшествие в сезон дождей

— Статуэтки, как оказалось, тоже.

— Вы имеете в виду этого кровавого бенинского леопарда?

«Кровавый бенинский леопард» просочился в дом не без помощи Дарлинг, он — новейшее пополнение коллекции, жаль, что Даша узнала его не с самой лучшей стороны… Вот черт, неужели Дарлинг именно так и подумала только что? Так цинично, так отстраненно? Проклятье, это все Анн-Софи, ее тлетворное влияние. Но странно, что она не признала в леопарде новичка. Хотя… почему странно? Она ведь сама только что призналась, что совершенно равнодушна к коллекции, а значит, не присматривалась к ней пристально. И спрашивать у нее о Мике так же бессмысленно, как спрашивать о Мике у Йена или у камбоджийских нянек Лали, которых Дарлинг и в глаза не видела, они не в курсе дела. Судя по всему, покемон (придерживающийся каких-то своих соображений) даже не сообщил Анн-Софи о том, что леопард появился лишь вчера. Иначе француженка обязательно пристала бы к Дарлинг с расспросами. Или — сообщил, но Анн-Софи молчит намеренно, тоже придерживаясь каких-то своих соображений.

Самой же Дарлинг соображать все труднее. Она чувствует себя совершенно вымотанной сегодняшним апокалиптическим утром, единственным правильным решением было бы удалиться в какой-нибудь укромный уголок, где бы ее никто не потревожил, захлопнуть за собой дверь и остаться одной, но… Дарлинг с самого начала не входила в число приглашенных, для которых предусмотрены отдельные комнаты. О чем они только что говорили с Анн-Софи?..

О подвижности статуэток.

— …Нет, я не имею в виду леопарда. Там была еще одна. Которую Даша называла гордостью своей коллекции…

— Вот как? Я смотрю, она успела о многом вам поведать, детка.

— Просто к слову пришлось.

— Так что же произошло с этой таинственной архиважной статуэткой?

— Она исчезла, — просто говорит Дарлинг.

— А вы отслеживаете ее судьбу? — Анн-Софи выглядит не менее простодушной.

— Разве Йен не говорил вам о том, что на месте леопарда стояла совсем другая скульптура?

Анн-Софи растягивает губы в улыбке, больше похожей на гримасу недовольства, и проводит по ним сведенными вместе большим и указательным пальцами: «молчу как рыба, согласно полученным инструкциям». В случае с леопардом, гораздо менее безобидным, чем исчезнувший Мик, она не была такой несговорчивой!..

— Мик. Африканское божество Мик, так она его отрекомендовала. Именно его место занял леопард, а сам Мик исчез.

— Может быть, еще найдется? — Интересно, каким образом Анн-Софи удается разговаривать, не разжимая стянутых молнией молчания губ?

— Может быть.

— Такое иногда случается с африканскими божествами — они пропадают. Как дети, вдруг решившие дойти до горизонта.

— До горизонта?

— Да. Дойти до него невозможно, но ведь ребенок этого не знает. Он идет и идет, пока не устанет…

— И? Что случится, когда он устанет?

— Он заснет где-нибудь на задворках незнакомого квартала, в картонной коробке у мусорных баков.

Дарлинг кажется, что Анн-Софи по-прежнему не разжимает рта. Но между тем ее голос звучит и звучит. И это странный голос — он лишен так свойственных француженке глубины и богатства полутонов. В нем есть что-то неестественное, сдавленно-механическое, как если бы Анн-Софи вдруг решила прибегнуть к чревовещанию и опыт оказался неудачным.

— А что будет потом, когда ребенок проснется? — осторожно спрашивает Дарлинг.

— Лучше бы ему не просыпаться самому, иначе он испугается. Лучше бы его разбудили добрые неравнодушные люди, взяли бы на руки и отнесли к родителям.

— Да, это был бы самый замечательный вариант. — Неожиданно проникнувшаяся судьбой гипотетического маленького странника, Дарлинг вынуждена согласиться. — И никто бы не пострадал, и ребенок был бы спасен.

Царапины на щеке Анн-Софи!

Это они разговаривают с Дарлинг, а вовсе не сомкнутые губы! — во всяком случае, звук исходит от кошачьих отметин, синхронно накладываясь на их подрагивание и кривляние. Альтернативный рот Анн-Софи пугает Дарлинг не меньше, чем картонная коробка, в которой может найти себя проснувшийся малыш. Она и сама чувствует себя тем самым малышом: ландшафт, окружающий ее, видоизменился до неузнаваемости, от кухни не осталось и следа. Почти не осталось, если не считать холодильника: но белый пластик теперь совсем не белый — грязно-желтый, с разводами грязи и какими-то темными подтеками. Никакая сила в мире не заставила бы Дарлинг подойти к холодильнику и дернуть за изъеденную ржавчиной ручку: ничего хорошего — там, за обшарпанной дверцей, — она не найдет, это уж точно. Там ее могут ожидать лишь самые неприятные, самые пугающие открытия: отрезанные человеческие головы с пробитыми висками; плошки с копошащимися в них насекомыми, дохлые птицы, дохлые грызуны. Банки с физраствором, в которых плавают глазные яблоки… На большее воображение Дарлинг не способно, да и эти неприглядные картинки экспортированы прямиком из второсортных фильмов ужасов. А Дарлинг никогда не любила фильмы ужасов.