Анна и Сергей Литвиновы - Грехи отцов отпустят дети

Там, где прозвучало двадцать пять тысяч «бакинских», покупатель производил впечатление наименьшего жулика, она с ним поторговалась, и сошлись на тридцати.

Купили акварель за налик, через банковскую ячейку. Фенечка боялась, что кинут.

Что выследят местонахождение коллекции.

Что информация о продаже каким-то образом достигнет братьев Кирсановых (круг живописцев и коллекционеров на самом деле узкий).

Но ничего подобного, слава богу, не случилось.

А место малевичевского рисунка в папке заняла акварель, написанная ею самой.

На первый взгляд получилось похоже.

Но, наверное, взгляд придирчивый , квалифицированного специалиста, эту подделку разоблачит легко.

И Николай Петрович с Павлом Петровичем, наверное, тоже.

Для чего она вообще это делала?

Фенечка спрашивала сама себя – и отвечала вот что.

В глубине души чувствовала она непрочность своего положения. И не потому, что Николай Петрович так пока на ней и не женился. Ничего, женится, никуда не денется. Но история ее матери свидетельствовала: ставка на мужика – она всегда очень непрочна. В любой момент этот мужчина, как бы ни любил (казалось бы) и как бы в любви ни клялся, может от тебя свалить. И ты останешься ни с чем, ни при чем.

Деньги – вот единственная вещь, которая тебе не изменит. Всегда надо, приятно и полезно иметь личную подушку безопасности.

К тому же тайная, подпольная, своя и при этом, согласитесь, очень увлекательная жизнь – она утягивала.

В следующий раз Фенечка решила попробовать настоящую живопись. Купила краски, подходящий по размеру холст и этюдник.

Выбрала из наследия братьев томящуюся в квартире лучезарную, очень соцреалистичную, шестидесятническую картину Пименова. Серия «Городские кварталы»: веселые строящиеся пятиэтажки, по деревянным настилам, перекинутым сквозь строительную грязь, шествует девушка в синем платье.

Сделала фото оригинала, предварительно проконсультировалась, и его обещали взять за десять штук долларов.

Трудно было копировать оригинал при искусственном освещении, но плотные гардины в квартире с коллекцией она раскрывать не рисковала.

И все же получилось, удалось.

Фенечка вынула подлинник из рамы. Поменяла ее на собственноручную копию. Повесила картину обратно.

Ничего вышло, похоже, на первый взгляд не отличишь.

Подлинник она завернула в газетку и снесла вниз, в багажник.

В тот же день отвезла в галерею – и счет ее пополнился еще на десяточку .

А она решила рискнуть по большому . Скопировать явного, натурального, коренного Малевича. Живописного. Типично супрематического: разноцветные прямоугольники, квадраты, треугольники, круги. Для иного глаза – нагромождение цветовых пятен. Но для нее, живопись понимавшую и любившую, в том числе и самую современную, Малевич стал родом классики. Она ощущала чувства, которые бились в этой картине. Понимала ее.

«Супрематическая композиция, – думала она, – если и впрямь подлинник, то миллионы долларов может стоить. Скопировать ее и оригинал продать – можно до конца дней себя обеспечить».

Сумеет ли она? Да что тут суметь? Пусть живопись слоями, но это ведь не да Винчи, не Рафаэль или Боттичелли. Просто геометрические фигуры.

Но и боязно продавать. Все-таки подлинник Малевича – это шум. Вдруг до братьев дойдет?

Однако глаза боятся – руки делают.

Она работала не спеша. И впервые получала от живописи удовольствие. А может, это ей сильная энергетика малевичевской картины передавалась?

Но ее творческое забытье сыграло с ней злую шутку.

Пока копировала супрематическую композицию, едва не спалилась. Обычно всегда, покуда находилась в «коллекционной» квартире в Фонарном переулке, время от времени отрывалась. В щелку гардин посматривала на окружающий мир – озирала вход в подъезд и прочее пространство. А тут увлеклась. Старательно копировала синий прямоугольник поверх красного круга и еще две желтые линии рядом – и забыла следить за обстановкой. Спохватилась – и вот: прямо перед подъездом – машина Николая Петровича! Ей ли не узнать «бээмвуху» сожителя! Притом его самого нет ни в авто, ни у подъезда! Не иначе зашел уже внутрь! Поднимается сюда!

И впрямь: за стенкой рычал лифт.

Стремительно она опрокинула подрамник. И его, и недописанный холст затолкала под диван. И краски – туда же. И – бегом! – вон отсюда.

Слава богу, было лето. Одеваться не надо. Слава богу, в лифте некогда открытую кабину заменили на современную, глухую.