Стефан Анхем - Жертва без лица [litres]

– Нет, не можем, – ответила Тувессон, не зная, что говорить дальше. – Конечно, мы рассчитываем и надеемся, что это не продлится слишком долго.

– Надеетесь?

Тувессон повернулась к Лене Ульссон и увидела на ее лице выражение безнадежности, которое сказало больше, чем все протесты вместе взятые. Тувессон поняла, что вынуждена дать им какую-то гарантию. Иначе они никогда ее не отпустят, а сами не смогут расслабиться и лечь спать.

– Мы ничего не хотим обнародовать. Но поскольку вы все равно отрезаны от внешнего мира, могу сказать, что мы не настолько далеки от раскрытия преступления, как может показаться. Ничего не обещаю, но речь идет о нескольких сутках. Максимум. А если операция затянется, обещаю лично позаботиться о том, чтобы те из вас, кто захочет поехать домой, сделали это, и им была обеспечена охрана.

Большинство кивнули и, к ее немалому удивлению, похоже, сочли это разумным.

– Что вы знаете такого, что не знают все остальные?

Корхеден опять задал трудный вопрос. В отличие от других, его явно не так легко взять на крючок.

– По понятным причинам я не могу ответить на ваш вопрос. Это все, что я могу сказать. Спокойной ночи. Надеюсь, вам удастся хоть немного поспать.

Она повернулась к ним спиной и быстро пошла к выходу, чтобы ее подопечные не успели задать еще вопросы.

Теодор всегда был красив. Еще в родильном доме акушерка отметила его внешность, утверждая, что он один из самых красивых детей, которым она помогла появиться на свет. Фабиан вспомнил, как обрадовался, но в глубине души подумал, что так говорят всем родителям. Акушерок, наверное, учат этому на каких-нибудь курсах. И только когда акушерка вышла в коридор и позвала своих коллег, Фабиан понял, что его сын – нечто совершенно особенное.

Красота никуда не делась ни в детстве, ни в подростковом возрасте. Светлые кудрявые волосы упрямо свисали на голубые глаза, смотревшие обращенным вовнутрь, немного мистическим взглядом. Очерченные щеки и нежная кожа, на которой, насколько Фабиан знал, ни разу не выскочил ни один прыщик.

Теперь сын красил волосы в черный цвет и почти всегда убирал их под шапку. Он проколол себе обе брови и в целом сделал все, чтобы изуродовать себя, что ему не очень-то удалось. Теодор по-прежнему был одним из самых красивых созданий, которые когда-либо видел Фабиан.

Несколько лет назад Соня предложила Теодору обратиться в модельное агентство, чтобы подзаработать, но в ответ получила только фырканье. Как будто меньше всего ему хотелось быть красивым. Как будто это абсолютное унижение.

Теперь Теодор лежал в постели с закрытыми глазами, полностью расслабленный, и Фабиан не мог не думать о том, что смотрит на смерть. В ее самом красивом обличье. Больше всего ему хотелось заплакать, но он не был способен даже на это.

К счастью, его сын не умер. Но был настолько близок к смерти, что на короткое время его объявили умершим. Но потом сердцебиение возобновилось. Теперь он лежал под наркозом, подключенный к целому машинному парку, который контролировал его состояние.

Если бы не Дуня Хоугор, Теодора по-прежнему считали бы мертвым. Но благодаря ей в его кровь поступил кислород, и кровь стала циркулировать. Дуню уволили за то, что она помогла шведской полиции. И все же она пересекла пролив, чтобы лично вручить снимок Торгни Сёльмедаля, но Фабиана не было дома, и он не ответил, когда она звонила.

Зато он, судя по всему, забыл запереть дверь, так что она вошла в дом и позвала его. Стояла глубокая ночь, и Дуня, немного подождав, закричала снова. Но на этот раз громче, а в третий раз – еще громче. Дуня не получила никакого ответа, но услышала звуки из подвала.

В отличие от Фабиана, она поняла, что звуки доносятся не из соседнего дома, а из стены. Ему эта мысль вообще не приходила в голову, хотя он знал, что в доме есть печь.

Когда Дуне удалось вытащить Теодора, у него не прощупывался пульс и он не дышал. И все же она не сдалась, а сразу же начала оказывать ему первую помощь, и делала это до тех пор, пока они не пришли почти целый час спустя. Сможет ли он когда-нибудь отплатить ей?

Фабиан сидел как можно ближе к кровати и держал спящего Теодора за руку. Будь его воля, он бы так и сидел, пока сын не проснется. Но считалось, что угроза в отношении него самого так велика, что он не может оставаться в больнице. Он всячески отказывался, ссылаясь на поврежденный затылок. Но когда рентген показал, что ничего не сломано, врачи разрешили ему покинуть больницу, снабдив лечебным воротником и пузырьком с болеутоляющим.