Джесси Болл - Стоит только замолчать [litres]

Однажды мне представилось, что для всякого найдется свой конь – что, наверно, мы все сможем вскочить на своих коней и куда-то двинуться, не дожидаясь ни одной из тех вещей, которые считаются необходимыми. Я плакала от этой мысли – я, маленькая девочка, плакала, думая об этом, но для меня это было такое счастье, что просто не могу вам описать. Наверно, была такая картинка, и я ее увидела в какой-то книге: целое море коней, и именно такое чувство она мне навеяла: как же их много! Хватит, чтобы на мою долю тоже нашелся один и чтобы мы все ускакали отсюда.

О, что я говорила Сотацу!

Я сказала ему, сказала: Сотацу, этой ночью мне приснился поезд, который раз в год приходит, словно корабль, в какую-то отдаленную колонию. Я сказала: на корабле все товары, в которых нуждается колония. Он привозит все, этот корабль, и колонистам ничего делать не надо – только продержаться, пока корабль не придет снова, пока все не наладится. С запада этот поезд, этот корабль… он едет по рельсам. Рядом с ним все – словно фитюльки. Такой мне приснился сон. Исполинский поезд реальнее, чем мир вокруг него. Сотацу, я ничего тебе не приношу с собой, но то, что я приношу, – именно то, что тебе требуется, и я буду приносить это снова и снова, а ты будешь ждать, и будешь сильным, и в добрый путь. Мы не будем дожидаться, ты и я, мы не будем дожидаться другой жизни. Эта жизнь – она и есть наша жизнь. Никакой другой жизни у нас не будет, никакая другая нам не нужна. Здесь обо всем позаботились. Нас отложили в сторону, отложили подальше, точно ножки, отвинченные от стола. Мы все равно сочувствуем только друг другу, и, когда мы лежим, соприкасаясь, мы – словно целый стол, словно там, где мы соприкасаемся, исчезнувший стол движется взад-вперед между нами, нами – двумя ножками стола.

Вот такие вещи я говорила все время, и он улыбался. Он шевелил губами так, как люди шевелят губами, когда завязывают узлы или вскрывают письма. Вот такая была улыбка, которой он выучился, чтобы улыбаться мне. Как же я ее обожала – дайте только рассказать! Ведь тогда далеко не все было в порядке. Он утратил всю свою силу, когда был схвачен, и на ее восстановление потребовалось время. Затем его перевели в другое место, а потом в еще одно. Его отдали под суд. Его увезли из здания суда. Его поместили в новое место, а затем в другое место, в другое новое место.

В первом месте мы вскоре наладили распорядок. Я надевала плащ, чтобы нельзя было угадать, что на мне под плащом. Спрашивала: в какой цвет я одета? Я одета в какой-то цвет, какой-то конкретный цвет? И он называл какой-то цвет или какой-то другой цвет, он называл цвет. Тут я снимала плащ, и мы видели, какой это цвет. Ошибаться или угадывать что-то ничего не значащее – в этом есть огромная мощь. Правда, он никогда не угадывал. Мне кажется, он нарочно угадывал неправильно, но точно не знаю. Об этом, как и о многом другом, я не знаю ровным счетом ничего, определенности никакой.

Я говорила ему: признайся мне, твоей Дзоо. Признайся, что ты в меня влюблен. Скажи это.

И тогда он говорил: моя Дзоо, Дзоо и ее плащ, Дзоо и ее цвета, Дзоо и все свидания. Он говорил такие вещи, а значит, любил меня.

Когда мы оказывались близко друг от друга, он становился совершенно неподвижным и очень тихим. Смотрел на меня пристально. Мне хотелось притвориться, что все – пустяки, потому что все и было пустяками. Пускай я только притворялась, наверно, но если притворяться вдвоем, притворство – уже не притворство. Оно становится фактом. Я просила его умереть. Когда он мог сказать, что ни в чем не признавался, что не согласен со своими прежними утверждениями. Когда он мог без заминки рассказать всю историю, о Какудзо, о признании, о том, что ничего не знал… он смекнул, говорю вам, он смекнул, потому что туда пришел его брат и сказал ему, он смекнул, что мог бы произнести эти слова и они дали бы ему свободу. Но в ту же ночь я была там с ним, и он сказал мне, и я сказала:

Тот ряд деревьев на горизонте – деревья, которые тебе знакомы. Ты около них не бывал, ты видел их только издали, каждый раз – впервые. Человек смотрит из окна вдаль или съезжает по серпантину шоссе, заворачивает за угол. Там, в отдалении, ряд деревьев, все они сразу. Кое-где ряд скрыт тенью. Он движется внутри себя, в границах себя. Это только вопрос чего-то, что тебе обещано. От леса, растущего там, человек ожидает, что этот лес не будет похож ни на что на свете, ни на что, что было когда угодно в прошлом или есть сейчас. Я пойду туда, думает человек, и войду вон там, между этими двумя деревьями.