Джесси Болл - Стоит только замолчать [litres]

инт.:Вы там долго стояли?

дзиро:Недолго. Я сказал: удачи, старожил. Он назвал меня каким-то именем, не припомню как. Голос у него был страшно скрипучий. Надзиратель смотрел на бумажку, которую ему дали. И вдруг все сообразил. Извинился и отвел меня, куда следовало. Это смахивает на форменную комедию, знаю-знаю, да, знаю, но в таком месте… не думаю, чтобы надзиратели проделали такое нарочно. Думаю, это было по ошибке.

инт.:Но потом он все-таки отвел вас к Сотацу?

дзиро:Да, а мой брат вообще-то был в совершенно другом отделении. Даже не в том корпусе. В его особом корпусе все заключенные сидели в одиночных камерах. Не могли друг друга видеть. Каждый ел один. Даже прогулка, а это было хождение кругами в бетонном внутреннем дворе, – даже на прогулке каждый был один.

инт.:По-вашему, большие были камеры?

дзиро:Пожалуй, семнадцать квадратных метров.

инт.:И вы были первым, кто навестил его за несколько недель?

дзиро:По-моему, его еще кое-кто навещал. Мне об этом сказали. Наверно, девушка все еще виделась с ним. Она приходила во время процесса, и надзиратель говорил мне про нее. Он сказал: ваша сестра приходит. Конечно, я знал, что это неправда. Она делала все-все-все, что бы ей ни велел отец, все, чего бы он ни сказал, даже ерундовое – она все выполняла беспрекословно. Чтоб она против отцовской воли навещала Сотацу – этого не было и быть не могло. И тут я вспомнил, что видел Дзито Дзоо в полицейском участке, и сообразил, что есть что-то общее между ней и девушкой, которая во время процесса упоминалась в одном газетном репортаже, девушкой, которая навещала Сотацу.

инт.:Впоследствии вы когда-либо говорили об этом с ней?

дзиро:Никогда не говорил.

инт.:Вернемся к тому первому посещению: надзиратель отвел вас в камеру Сотацу. Сотацу встал, увидев вас?

дзиро:Он спал. Надзиратель передал меня с рук на руки другому надзирателю. Собственно, они это проделали трижды. И этот надзиратель, из самой укромной части тюрьмы, разбудил Сотацу, колотя по двери. Открыл дверь и, колотя по ней, встал в проеме. Сотацу открыл глаза. Оттуда, где я стоял, мне было видно: он открыл глаза, но не шевелится. Тут надзиратель колотит по двери дубинкой и выкрикивает его имя, а он просто спокойно лежит, как лежал.

инт.:Вы что-то ему сказали?

дзиро:Через минуту он привстал. Когда он меня увидел, в его лице ничто не дрогнуло, но он подошел. К тому времени надзиратель закрыл дверь, но в ней было окошко, заслонка, которая отодвигалась, и в нее мы могли видеть, мы все-таки могли видеть друг друга. Я все время старался не моргать. Я смотрел на него пристально, смотрел, а потом, в конце концов, моргал, но он – никогда. Так я простоял с ним дотемна, часа два, наверно. Надзиратель говорил мне пять раз, шесть раз, что я должен уйти, но у меня было чувство, что я получаю от Сотацу все, что мне суждено получить, что я его больше не увижу, и я не хотел уходить. Я вложил всего себя в свой взгляд и стоял там, глядя на Сотацу. В конце концов мне пришлось уйти. И так получилось, что мое предчувствие не сбылось. Я все-таки увидел его снова. Но я был рад, что в тот день пробыл там как мог долго.

инт.:Значит, вы вышли из тюремных ворот уже в сумерках?

дзиро:Да.

инт.:И, как вы говорили, автобус там не останавливался? Вам пришлось идти пешком на автостанцию?

дзиро:От тюрьмы до автобусной остановки было два часа ходу пешком. А автобусы по вечерам не ходили, так что я переночевал на остановке, втиснувшись между скамейкой и алюминиевым забором, а на следующее утро сел в автобус и как раз успел на работу, ко второй смене.

инт.:Должно быть, из-за этого вам приходилось несладко.

дзиро:Это было тяжело, вообще то, что случилось, то, что такое случилось с ним, но держать его в местности, куда так трудно добраться? Вот почему я ездил к нему, наверно, только восемь раз. Наверно, была бы машина, было бы полегче. Но мне это было по силам: ночевать на автобусной остановке, несколько часов идти пешком, – по силам, потому что я почти не ощущал, каково это все. Если мне так тут приходится, думал я каждый раз, то каково же моему брату?

[ От инт. Однажды мне удалось убедить Дзиро поехать со мной, чтобы один-единственный, последний раз поговорить с матерью. Я вновь и вновь пытался возобновить с ней контакт, но она отказывалась со мной встречаться. Дзиро сказал, что, наверно, сумеет ее уговорить, но если отцу станет известно, никакого разговора не будет. Дзиро исполнил обещанное, и мы встретились с г-жой Ода в парке. Небольшая рощица, две скамейки, одна напротив другой. Я положил микрофон на скамью около Дзиро и его матери. Сам сел на другую скамью. Потом оказалось, что некоторые мои вопросы не слышны, и одни я восстановил по памяти, другие убрал. Слова Дзиро и г-жи Ода слышны на пленке совершенно отчетливо.]