Карен Дионне - Дочь болотного царя

– Ты в порядке?

Калипсо сидит на берегу ручейка рядом с братом. Они выглядят в точности так, как я их запомнила. Кусто по-прежнему носит красную шапку с подвернутыми краями. Глаза у Калипсо голубые, как яркое солнечное небо. На них – ботинки, комбинезоны и фланелевые рубашки. Теперь я понимаю, что они носят эту одежду, потому что другой я не знала, когда придумывала их. Я вспоминаю о том, как часто сочиняла разные истории о наших приключениях.

Кусто встает и протягивает мне руку:

– Пойдем. Тебе нужно спешить. Твой отец уходит.

– Ты сможешь, – добавляет Калипсо. – И мы тебе в этом поможем.

Я силой заставляю себя подняться и окидываю взглядом местность. Ручей довольно узкий, не больше двадцати футов в ширину, но, судя по углу склона с обеих сторон, посередине там очень глубоко, возможно, даже выше моей головы. Если бы не наручники, я бы с легкостью его переплыла, но в таком состоянии я даже руками не смогу пошевелить, чтобы удержаться на поверхности. «История о том, как Хелена тонет, потому что не может плавать в наручниках» – это явно не та история, которую я хотела бы рассказать.

– Сюда. – Кусто ведет меня вниз по течению, к кедру, упавшему поперек ручья.

Это хорошая идея. Я вхожу в воду с той стороны бревна, которая находится против течения, и хватаюсь за него, чтобы меня не унесло. У основания – куча сломанных веток и опавших листьев. Ветки скользкие. Какое-то время привыкаю. Осторожно переступаю ногами. Бревно сдвигается под моим весом, когда я опираюсь на него. Стараюсь не думать о том, что случится, если оно сломается.

Вспышка воспоминаний. Мы с отцом в каноэ. Я была очень маленькой, мне было два или три года. Когда мы завернули за поворот, я потянулась, чтобы взять листок, или ветку, или что-то еще, попавшееся мне на глаза, и свалилась за борт. Я хотела закричать и глотнула воды. Помню, как посмотрела вверх и увидела над головой солнечный свет, преломленный водой. Я инстинктивно взбрыкнула, плотно сжимая губы, хотя уже чувствовала себя так, словно легкие сейчас лопнут.

А затем отец схватил меня за куртку. Он достал меня из воды и втащил обратно в каноэ, а затем сразу же направил лодку к песчаному берегу. Остановившись, он выпрыгнул из каноэ и вытолкал его на берег, а затем раздел меня, снял свою рубашку и прижал меня к себе, чтобы согреть. Когда мои зубы перестали стучать, он выжал воду из моей одежды и разложил ее на песке, а меня держал на коленях и рассказывал мне истории, пока она не высохла.

Но на этот раз я сама по себе.

Я продолжаю идти, делая один осторожный шаг за другим, пока наконец не перехожу ручей. Когда я вылезаю на сушу и смотрю наверх, склон у меня над головой кажется неприступным, как Эверест. Я начинаю взбираться наверх по сыпучему известняку, цепляясь наручниками за пеньки или ветки, когда нужно передохнуть, ползу, превозмогая усталость и боль, мечтаю о том, чтобы тело научилось работать независимо от мозга, и с нетерпением ожидаю того момента, когда наступит состояние тупого автоматизма, которое спасает бегунов на долгих дистанциях в те минуты, когда их тело отчаянно требует передышки.

Все это время Кусто и Калипсо прыгают вокруг меня и забегают вперед, как обезьянки.

– Ты сможешь! – настаивают они, когда мне кажется, что я уже не могу.

В конце концов я добираюсь до вершины. Закидываю ногу наверх, перекатываюсь на спину и выдыхаю. Восстанавливаю дыхание и поднимаюсь. Оглядываюсь по сторонам, жду, что Кусто и Калипсо сейчас поздравят меня с геркулесовым подвигом, но рядом со мной больше никого нет.

Я вышла из дровяного сарая и вернулась в дом. Мои руки тряслись. Я не хотела оставлять Охотника висеть в наручниках. Труп нужно было обмыть, привести в порядок, одеть в хорошую одежду и завернуть в бересту, а затем похоронить в лесу в небольшой могилке. Обычно священник или медицинский работник говорит с умирающим, перед тем как тот отойдет в мир иной, предлагает ему выпить или покурить напоследок. Я надеялась, что отец похоронит Охотника в соответствии с индейскими традициями, а не выбросит его тело в мусорную яму.