Юлия Михалева - Невидимые

Матрена в тот же день отправилась в оставшийся без рабочих рук дом — да сразу и с нечистыми мыслями. Больно нужда заела.

Госпожа — пожилая, одинокая. Дети навещали редко. Зато золота — шкатулки ломились.

У нее были густые седые волосы почти до самых пяток. Матрена каждое утро укладывала их в высокую прическу, и лишь потом подавала чай — и уносила ночной горшок.

Она уже думала, что никогда не решится. Но…

Однажды Матрена пришла совсем рано, когда хозяйка еще спала. Дышала странно: то закрывала, то отрывала рот. Волосы, выпавшие из-под чепца, колыхались.

Матрена взяла подушку и держала до тех пор, пока слабая, точно котенок, костлявая госпожа не перестала дергаться.

Потом собрала все, что под руку попало — да и была такова. Схватила детей — и в тот же день в бега подалась. Скрылась, затерялась в толпе на другом конце города. Но на нервах язык не держала — вот дети все в точности и поняли… И не только старшие, как выяснилось.

Матрена долго боялась, что ее схватят и вернут. Ходила по улицам, озираясь…

Она купила маленький дом на берегу. И, когда "наследство" госпожи проели, а дети подросли, стала честно работать, как порядочная прислуга.

Лишь недавно она посчитала, что можно вздохнуть спокойно, ведь все давно утряслось — а тут вон как вышло.

Эх, не стоило трогать вещи Старого Леха. Будто проклятые они… Как-нибудь бы уж прожили. Но что теперь кручиниться понапрасну? Время назад не вернешь.

Вот только дети… Свидятся ли они еще? Хоть разок? Хоть когда-нибудь, много-много лет спустя?

Поезд, стуча колесами, уносился вдаль.

Легкий пришел к Колесу с бутылкой. Точь в точь, как тогда.

Собрались и другие.

— А что же ты не заглядывал аж три года? Я уж решил — теперь мы для тебя — грязь, — потешался безногий Тулуп, подливая. — Ну, давай. До чего же рад тебя видеть — хоть прежде и не всегда ладили.

— Алекс, так когда? — встрял хозяин избы.

— Чего?

— Когда уже разомнемся? Ты мне что говорил?

— Вот как только свое дело решу — так и сразу.

— И что слышно?

— Как сквозь землю ушла, сука.

Да и черт бы уже с ней — но и так просто оставить нельзя.

Но вслух говорить не стал.

— Да, они такие, — Легкий, прищурившись, вгляделся в стакан. — А помнишь, как мы с тобой барышню делили из кареты в лесу?

— Помню.

— Расскажи, Легкий! — попросили молодые.

— Ну, я в ту пору был хорош. Она меня увидела — да как завизжит: все, я хочу к нему!

Стены вздрогнули от взрыва смеха.

— Ага, конечно. Все наоборот.

— В общем, лет десять назад… Да куда — уже все пятнадцать. Пили мы в "Муське". Все вернулись как раз — хвастались, кто чем, как водится. Ну, а мы шпаной еще были — остались не у дел. Вот Алекс мне и говорит: а пойдем прямо сейчас в лес да кого-нибудь тоже изловим. Ну и что — пошли. То есть поехали: взяли лошадей чужих, пока их хозяева в трактире пили. Глядим — карета на тракте. Догнали. Кучера, да еще второго, кто с ним сидел, сбросили, повозку в лес загнали, остановили. Внутри — барышня со шкатулкой. Ну, мы ее скорее с собой — тоже хвастать. Показали… А дальше что? Со шкатулкой все ясно — пополам. А с девкой? Она визжит, ни на кого глядеть не хочет. Если только — на меня.

— Да иди ты. Только на меня и смотрела.

— Решили мы ее на монету поставить. Так и так: он мне — у тебя дутая. Я ему — у тебя. Ладно. В карты сели — ну, тут опять с колодой неразбериха. Все, все подряд крапленые: и его, и моя, и трактирщика… Взяли чужую — того, кто первым вошел. Вот, играем — и я выиграл. Так Алекс в меня столом: дескать, все равно я его обвел. Ну поцапались крупно, да помирились потом.

— Это понятно, а с девкой что вышло?

— С барышней-то? Так месяца три я с ней забавлялся, а потом надоела — шибко шебутная да голосистая. На улицу выгнал. А там — кто ее знает: может, по рукам пошла, а может, к себе наверх уползла.

Новая ставка. И что это за квадратная дрянь в кармане? Вытащил, бросил на стол.

— Что такое? — спросил Легкий.

Ясно: карточка франта-газетчика, но объяснять лень.

— Забавная штука. Не нужна? Возьму.

— Бери.

Просидели столько, что счет времени потеряли.

Легкий в итоге напился пуще других. У Колеса остался. У него вообще многие чуть ли не на пол на сей раз повалились. Медведь к себе пошагал. А Алекс решил в свою квартиру вернуться.

Вышел, прикрыл глаза. Уже утро — солнце светило ярко.

Нажрался зверски.

Ноги сами собой принесли к театру. Матерясь, Алекс ввалился внутрь и кое-как дополз до сидений. Понедельник, кажется: должно быть пусто. Но как же. Отдохнуть не дали: Тощий да те двое, что Щукин нашел для охраны входа, принялись отвлекать разговорами. Сон прошел. Пришлось снова пить.