Инна Бачинская - Плод чужого воображения

– А Любаша про Дэна Рубана, – напомнил Полковник.

– И все пошло вразнос…

– По-моему, «Чупакабра», – сказал Доктор.

– Нет! – Инесса расхохоталась. – Но тоже что-то фантастическое… Вспомнила! «Кикимора»! – воскликнула. – Олег, расскажите что-нибудь мистическое про буддийские монастыри или факиров. Было?

– Ну… – Монах задумался.

– Полковник! Вы тоже собирались, я помню! – Инесса была неугомонна; она говорила слишком громко, и в ее голосе звучали истерические нотки. Монах подумал, что она боится. Убийства, страх и шампанское – взрывная смесь, а Инесса женщина импульсивная…

– Я не собирался… – слегка растерялся Полковник. – Да и не было ничего.

– Я же чувствую! Пожалуйста! А то я… сойду с ума! – Инесса приложила пальцы к вискам и закрыла глаза. Мужчины переглянулись – казалось, она сейчас расплачется.

– Ну если… хорошо. Ладно. – Полковник, казалось, еще больше растерялся, но отказать не посмел. – Была у меня одна история, но сразу предупреждаю, непонятная, что это было, не знаю и объяснить не берусь…

Да что это с ним? Мямлит, мнется… А где выправка? Кураж? Самоуверенность? Бойцовские качества?

– Мы ждем! – выкрикнула Инесса. – Давайте, Полковник!

– Это случилось двадцать пять лет назад, я тогда еще капитаном был, – начал Полковник. – Служил в Энске, там дислоцировался наш авиаполк. Однажды ночью, а точнее, в двенадцать тридцать четыре, во время моего дежурства, звонит караульный и докладывает, что прибыл капитан Ворончук и требует меня. Я ушам своим не поверил! Батюшки-святы, капитан Ворончук! Пашка Ворончук, дружок мой по авиационному училищу, однокашник! Да быть такого не может, откуда, какими судьбами? Прилетаю на КП и вижу: правда, Пашка Ворончук собственной персоной! Рот до ушей, радостный и слегка подшофе. Бросается он мне на грудь и мнет, как медведь мужика, самбист чертов!

Голос Полковника дрогнул, и он замолчал. Добродеев разлил коньяк и торжественно провозгласил:

– За дружбу!

Они выпили. Инесса закашлялась, прикрывая рот рукой.

– Полковник! Мы слушаем, – сказал Доктор.

– Да… Ну, как водится, сели мы за стол и пошло-поехало. За родное училище, преподавателей, однокурсников, службу на новом месте, взаимопонимание и дружбу на веки. Тут, в наших местах, оказывается, его дед воевал. Взяли необстрелянного пацана из машиностроительного техникума – весенний призыв, а в конце августа немец попер их отсюда со страшной силой.

Дед рассказывал, говорит Пашка, месили их тут конкретно! Налеты вражеской авиации один за другим, бомбы летят, еще дрянь какую-то сыпали желтую – сразу воспламеняется! Горит все к такой-то матери, свист, крики, грохот, кровь, а они мечутся, как слепые котята, никто никого не слышит, куда толкаться – не разберешь! Знал, говорит, что ты здесь, дай, думаю, заеду по дороге и заодно посмотрю на места дедовой боевой славы.

Сидим. Усидели уже третью бутылку. Смотрю, Пашка хороший уже, вырубается потихоньку, голова падает на грудь – немудрено, вторые сутки в дороге. Я его потихоньку из-за стола вынул, уложил на своей койке, прикрыл одеялом. Он и уснул. А я еще посидел немного, собрался да и пошел проверить вверенный мне объект. Посмотрел на часы – как сейчас помню, три сорок девять было, скоро светать начнет…

Полковник снова замолчал, задумался. Лицо у него было такое… строгое, непривычно печальное, какое-то чужое. Инесса смотрела на него, приоткрыв рот, словно видела впервые. Монах подмигнул Добродееву: эка разговорился наш Полковник!

– Выхожу, значит, – ведет Полковник дальше, – а дело в марте было, ранняя весна, воздух после нашей дежурки чистый как хрусталь, земля пахнет так, что голова кругом. И морозец еще чуть-чуть держит, не отпускает, под ногами похрустывает. Иду, смотрю по сторонам, фиксирую взглядом. Все спокойно, тихо, фонари горят. И вдруг вижу… что-то темное под стеной казармы. Вроде человек стоит. Увидел, что я его заметил, и выходит из тени. Вышел и стал прямо под фонарем. Совсем мальчишка, тощая шея торчит из ворота гимнастерки, глаза круглые, какие-то перепуганные – так и пялится на меня. Без шапки, без шинели. Весь личный состав знаю в лицо, а этого вижу в первый раз. Что за… Одним словом, непорядок. Доложитесь по форме, приказываю.

Он открывает рот и смотрит на меня, вроде как привидение увидел. Губами шлеп-шлеп, а ничего сказать не может. И глаза отчаянные. Что за е-мое, извините за выражение, думаю, пьяный или обкуренный, что вообще уже чепе. А он руками водит, то за ворот хватается, то по голове себя погладит, то лицо трет. И мундир у него испачкан чем-то, и рукав, смотрю, разорван.