Виктория Платова - Из жизни карамели

Предположение егеря о режущемся зубе мудрости не соответствовало истине: зубов мудрости у Рыбы не было никогда – ни в прошлом, ни в настоящем. Не намечались они и в будущем. Вот если бы речь шла о зубах доверчивости и простодушия – тогда пожалуйста, их было сколько угодно, включая два передних, крупных, как миндальные орехи. И боковых – чуть поменьше, но тоже похожих на орехи. На этот раз – экзотического сорта «макадамия».

– С зубами – мимо кассы, – грустно сказал Рыба егерю Михею и отправился к семейному доктору Дягилеву, человеку науки. Кто как не человек науки, почтенный и умудренный фармацевтическим, клиническим и просто жизненным опытом ветеран медицины, сможет продиагностировать стекольный довесок к Рыбьему лицу?

– Не замечаете во мне ничего необычного? – задал уже привычный пятничный вопрос Рыба, долго и пристально глядя прямо в глаза доктору, свободно разместившиеся между третьим и четвертым пунктами Памятки.

– Уже давно заметил, – почему-то взволновался доктор.

– Правда? – Рыба взволновался не меньше доктора. – Вам это странным не кажется?

– Нет. Думаю это вполне естественно.

– И что с этим делать?

– А что с этим можно сделать? Ничего. Только принять как должное. И перестать стыдиться. И уж тем более комплексовать…

– А все это видят?

– Не все. Далеко не все… Люди, знаете ли, обращают мало внимания на ближних своих. В нашем случае это, конечно, благо.

– Вы полагаете?

– Уверен. Избавляет от ненужных кривотолков. Ведь кривотолки нам не нужны?

– Ни боже мой! Но вы-то видите?

Семейный доктор Дягилев одернул рукава белоснежного щегольского халата, пару раз вздохнул и приложил правую руку к нагрудному карману с вензелем «СД». А левой подхватил Рыбу-Молота под локоть и постарался увлечь в сторону процедурной, отделанной дубом и карельской березой.

– Честно говоря, я не был уверен до конца, – шепнул он Рыбе. – Вы совершенно не производите впечатление…

– Так вы видите или нет?

Дягилев придвинул свое лицо к лицу Рыбы – так близко, что стекло с Памяткой слегка помутнело от докторского прерывистого дыхания. Рыба, со своей стороны, тоже придвинул лицо, чтобы доктор смог разглядеть дефект повнимательнее. И даже высунул кончик языка от усердия и помахал пальцами у себя перед носом. Стекло, как и во все предыдущие разы, ускользнуло, зато пальцы Рыбы угодили прямиком в подбородок доктора. Рыба смутился и пробормотал:

– Извините! Виноват!

– Не надо извиняться… Что вы… – На дряблые дягилевские щеки взбежал совершенно юношеский румянец.

Какой деликатный человек, – подумал Рыба и снова повторил вопрос:

– Так вы видите?

– Теперь вижу!

– А текст видите?

– Какой текст?

– Написанный. Только с вашей стороны он должен читаться справа налево. Зеркальное отражение.

– О-о, как интересно! – Дягилев закатил глаза и хихикнул. – Это такая игра, да?

– Почему игра? Я думаю, что все очень серьезно.

– Какой вы шалун, право!

– Чего?

– Шалунишка!..

Только теперь в голове Рыбы зародилось смутное подозрение, что они с семейным доктором Дягилевым не совсем понимают друг друга и говорят о разных вещах. Оставалось только выяснить, что это за вещи и почему доктор назвал Рыбу «шалунишкой».

– Стоп, доктор! – воззвал к Дягилеву Рыба. – Давайте не будем клеить друг другу ярлыки. Это несколько преждевременно. И начнем разговор сначала. Вы что имеете в виду?

– А вы? – заюлил Дягилев, и на смену юношескому румянцу пришел еще более нежный девичий.

– Вот это самое стекло между мной и вами. Это оптический обман или что-то более серьезное? Обзор оно, конечно, не перекрывает. Но уже достает, если честно… И… Хоть бы текст поменялся, что ли! Пустили бы что-нибудь умное, для общего развития. «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», во! Читали про чайку, доктор?

Дягилев пропустил замечание о Джонатане Ливингстоне мимо ушей.

– Да вы поэт!.. Но смею вас уверить – между нами нет никаких преград.

– А стекло?

– Это метафора?

Слово «метафора» Рыба-Молот ненавидел лютой ненавистью, потому что его, наряду со словами «эскейпизм», «куртуазность» и «просперити», частенько употребляли кошкинские подруги Палкина с Чумаченкой. Со временем нелюбовь к слову перенеслась на нелюбовь к тем, кто это слово произносит. Вот и сейчас Рыба-Молот почувствовал, что ветеран фармакологии ему неприятен. Неприязнь усилилась, когда вытянутые в трубочку губы доктора пошли на сближение с его собственными губами. При этом на лице Дягилева, слегка искаженные рельефом, проступили конец третьего и весь четвертый пункты Памятки.