Валерий Махов - Сезон мести

Он не крышевал наркобаронов, не прощал насильников и убийц. Но к представителям так называемого малого и среднего бизнеса относился лояльно и имел много друзей среди коммерсантов. Они же никогда, в благодарность за дружбу (защиту), не отказывали ему в «шефской» помощи и «консультации». Антон не обкладывал данью торговые точки. Но если люди благодарили его от души, отказом их не обижал. Он не был ханжой, но и беспредельным халявщиком тоже не стал. Таким образом, умело балансируя между МОЖНО и НЕЛЬЗЯ, Антон для себя выработал тот кодекс чести, по которому жил сам и собирался воспитывать своих будущих детей. Вот и сегодня, после тяжелого разговора с руководством, которое его умоляло и стращало — вплоть до увольнения, — требуя назвать источник информации, он Порфирия не сдал. А наоборот, по его наколке завел ОРД, выписал ОМОН и, взяв ордер на обыск у Милославского, выехал по адресу.

Звонок на дверях напоминал ручку сливного бачка. Антон дернул и вместо шума воды с удивлением услышал звук колокольчика. «Интересный народ эти коллекционеры, чудить начинают с порога», — подумал он, доставая из наплечной кобуры пистолет. Дверь приоткрылась на цепочку — и сразу же вылетела под ударом омоновского ботинка. Спецы ворвались в дом и надели наручники на хозяина.

Услышав ритуальное заклинание о том, что «вы не имеете права и я буду жаловаться», Антон предложил хозяину добровольно выдать господина Грибова или на худой конец то, что от него осталось. Милославский, сразу же успокоившись, попросил убрать с пола ковер, и все увидели люк. Открыв ляду, Антон, Милославский и двое омоновцев спустились в бетонированный подвал. Посреди довольно большого помещения стоял железный топчан, на котором лежал распятый Грибов. Но больше всего Антона поразило не это. И даже не то, что стены были увешаны дорогими картинами. А то, что в подвале звучала музыка. Судя по всему, она звучала беспрерывно. Это была Седьмая, Ленинградская, симфония Дмитрия Шостаковича. Как только пленник увидел, что спасен, он из последних сил приподнялся на топчане и, счастливо улыбнувшись, прохрипел:

— Ну наконец… — И умер.

На городском кладбище, у скромной, хорошо ухоженной могилы, в черном строгом костюме сидела Лена Кукушкина и тихо разговаривала со своей матерью.

— Все, ласточка моя, все. Сегодня я прочла последнюю страницу твоего дневника. Последний черный ангел взлетел и застыл у подножия твоей ограды.

Кукушкина укрепила пятую фигурку черного ангела на острие ограды, тем самым завершив скорбную композицию.

— Теперь твоя очередь следить за моим ангелом-хранителем. Теперь я буду жить счастливо, потеряв смысл своей жизни, а ты — спокойно спать.

В этот ясный воскресный день в Преображенском кафедральном соборе шло торжественное венчание Голицына и Кукушкиной.

Твердой поступью верноподданные Гименея под пугающие мужской и ласкающие женский слух звуки марша Мендельсона, молодые, а они действительно были молоды, шли к алтарю.

— Кукушка, кукушка, сколько мне с тобой еще прожить осталось? — прошептал Антон.

— Если бы ты знал, Дятел, то сошел бы с ума, — так же шепотом ответила Лена.

И все, казалось, было хорошо на этом празднике бурной и счастливой жизни, если бы не взгляд двух серых внимательных глаз, не видимый ни Леной, ни Антоном, ни кем-нибудь из огромной пестрой праздношатающейся толпы. Если бы Лена или Антон случайно всмотрелись в эти глаза, они бы легко могли прочитать в них свое ближайшее будущее, до краев залитое беспределом рассветов и произволом закатов.

Господи! Дай нам силы!

Страшный сон Антона Голицына о том, как вор-рецидивист Беспалый по кличке Бес в мантии Оксфордского университета читает лекцию всему личному составу УВД на тему: «Влияние блатной фени на величие и могущество русского языка».

Ангельский перегар — загадочный запах парфюма любимой женщины.

Архипелаг ГУЛАГ — часть суши, с четырех сторон обнесенная колючей проволокой. Венцом этого непревзойденного архитектурного ансамбля являются вышки бдительно смотрящих вертухаев.

Баланда — зловонная несъедобная накипь, приготовляемая по особым советско-иезуитским рецептам, над которыми ломали головы такие известные кулинары, как Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия, Френкель и другие.

Барыга — умелый борец с дефицитом, скупщик всего благоприобретенного спецконтингентом.