Валерий Махов - Сезон мести

Дверь камеры открылась, и дежурный контролер негромко сказал:

— Назаренко Александр Александрович, без вещей на выход.

Назар медленно встал и вышел из камеры. Идти было недолго. Хата смотрящего оказалась напротив.

Назар со Зверем вошли в большую и чистую камеру. Чистую настолько, насколько может быть чистой камера внутреннего сгорания человеческих душ. Пройдя под окно, в отделенный простынями угол, Назар удобно расположился, сев на корточки.

— У знаменитого харьковского вора в законе Васи Коржа, упокой Господи его чистую душу, была такая же привычка. Он мог часами сидеть на корточках, не меняя позы. Он, кстати, один из тех, кто ко мне много лет назад в Магадане подходил. Посмотрим, как и чем живут его земляки.

— Да мы как все. Пайку жуем и горе мыкаем, — раздался старческий голос с верхних нар.

— Кто это там упадочническую философию разводит? Обзовись.

— Это я, Сиплый, Назарка. Мы с тобой в Соликамске в подвале чалились.

Назар просветлел лицом.

— А ну покажись, старик. Я думал, ты уже в аду, чертей за чифирь разводишь.

С верхних нар, кряхтя и охая, слез пожилой, лет шестидесяти пяти, сиделец. Назар встал и обнял Сиплого.

— Что ж это у тебя, смотрящий, уважаемые арестанты сигают, как павианы по пальмам? Цена любому обществу — это его отношение к старости. С каких это пор уважаемые и авторитетные урки на пальмах зависают? Он отсидел вдвое больше, чем ты прожил, и вместо почета и уважения — разряд по альпинизму?! С этой минуты ты, Сиплый, смотреть за корпусом будешь. А ты, Зверь, под ним походишь. Ума-разума наберешься. Что же ты за неделю не разобрался, кто, где и что почем? Мы не чиновники. Нам бюрократию разводить некогда. Чихнул-пыхнул — и на этап. Если «вокзал» уже хавает, то не грех и нам, люди добрые, хлеб-соль отведать. Да коньячком арестантским, чифирем, душу согреть. А пока шныри священнодействуют, приколите, что на централе происходит. Чей верх — наш или мусорской?

— Все тип-топ, Назар. Все по понятиям. Днем менты наворачивают, а ночью мы рулим. Только вот запутка одна вчера вышла. Ты про Беса Харьковского слышал? — спросил Зверь.

— Не только слышал, но и лично знаю. Он бродяга порядочный. Боков за ним не водилось.

— Так-то оно так. Да вот с мусорком одним непонятка вчера случилась. Заехал он к Бесу в хату, и, вместо того чтобы с него спросить, Бес его живым выпустил. А мусорок-то непростой, фильдеперсовый и с начинкой. Ему бы правилово по полной устроить. Тут его крестников полцентрала парится. А Бес заднюю включил. Братва меня ксивами завалила. Ну, слава богу, ты теперь свое слово скажешь.

— Ты, Зверь, лишака не наворачивай. Бес тебе не первоходка шуганый, он мужик авторитетный. Тут разобраться надо. Вот ты, Сиплый, и разберись. Тебе корпус у Зверя принимать. С этого и начни. Если набокорезил Бес — спросим, а если все путем, то и быть посему.

Назар сделал два традиционных глотка горячего чифиря и пустил кружку по кругу. Зверь подбежал к двери, долго о чем-то шептался с контролером, после чего, вернувшись назад, доложил о переговорах:

— Все путем, я доболтался с попкарем, сейчас приведут Беса.

И точно, через некоторое время дверь камеры открылась и на пороге появился заспанный Бес.

— Мир вашему дому, сидельцы. Зачем звали?

— Да вот цинк о делах твоих славных до нас дошел. Решили знакомство с тобой поближе свести. Пару коленцев перехватить, ума поднабраться. Нам-то, уркам старым, невдомек, как это с мусорами гламурными, чьи имена и погремухи у всех на слуху, можно хороводы водить да чаи распивать. В наше время их перьями щекотали да кровью их черной дорожки свои славные кропили.

Бес застыл у дверей и полез рукой в карман.

— А ну, кто там с меня спросить пытается? Пусть на свет выйдет. Я его предъяву ему же в глотку забью.

В камере все смолкло.

— Опять не прав ты, Бес. Что ни шаг, то и торба. А в этот раз торба с маргарином. Потому что спрашивает тот, кто право имеет. А ты, перед тем как глотки рвать, вначале глянь, чьи они. Может, эти глотки не по зубам тебе. Я — Шурик Назар. Мы с тобой в Житомире на крытой встречались. Лет восемь назад.

— Назар, братишка, прости за слова, не тебе сказанные! Я за эти сутки устал отписываться. Я уже всему централу этот рамс расшифровал. Вот только понимания как не было, так и нет. Ты, Назар, меня знаешь. Я крови не боюсь, а мусорской и подавно. Но Голицына, мусорка этого, ко мне опера не случайно подкинули. Они его специально ко мне запихали, думая, что я его грохну. Но в моей хате пять крестников его сидят. Они за него плохого слова не сказали. Я ксивы по централу разогнал, и все подтвердили, что мент он правильный и нашей крови на нем нет. Его после нас в пресс-хату засунули, так он попкаря рубанул и вскрылся на руках и на ногах, но опустить себя не дал. Видать, у них там свои мусорские терки, я в них не влез. И на руку оперчасти не сыграл. Чай с ним в хате никто не пил. Ты ж меня знаешь, я за все срока даже с завхозами не чифирил. Вот и весь мой сказ.