Герман Кох: Уважаемый господин М.

Наверное, историк сперва подумал, что М. хочет на прощание дать ему руку. Но рука уперлась в грудь Яна Ландзаата.

Растопырив пальцы, чтобы усилить удар, М. хорошенько его толкнул. Учитель дико замахал руками в воздухе, испустил какой-то вопль, а потом разом упал навзничь.

Вернувшись в Амстердам, М. выждал месяц. Закрывая глаза, он видел, как голова Яна Ландзаата еще раз или два появляется над водой, но, в зимней куртке и горных ботинках, тот вел заведомо проигранную борьбу, течение было сильным, и во второй раз голова уже показалась меньше и гораздо дальше. В воспоминаниях М. учитель прокричал еще что-то и поднял руку из воды.

Не исключено, что с моста или с набережной кто-то видел, что человек попал в беду, и даже, пожалуй, попытался спасти его. Может быть, где-нибудь ниже по течению учителю все-таки удалось выкарабкаться на берег самому.

Но когда прошел целый месяц, а о нем ничего не было слышно, М. позвонил своему издателю, чтобы сообщить, что книга окончена.

– У тебя уже есть название? – спросил издатель.

– «Расплата», – ответил М.

Он больше не чувствует ручонку. Он уже ушел. Здесь нет света, нет туннеля, нет ворот. К счастью, нет, додумывает он свои последние мысли. Он не должен об этом думать. Он думает об извинениях и отговорках, которыми сможет оправдать то, как использовал родителей в своих книгах, – «злоупотребил», по праву могли бы они сказать, если бы «там», там, где они, очевидно, были все это время, они смогли его книги прочитать. Ему не хватало матери – больше, чем отца, в этом лучше быть честным, – но мысль о том, что теперь остаток своей жизни, нет, остаток своей смерти, вечности, что бы там ни следовало себе представлять, он должен будет провести в ее обществе, всегда казалась ему невыносимой. Лучше недостаток присутствия, – он понимал, что это так, но сомневался, что когда-нибудь сможет объяснить это матери.

А теперь? Как это будет теперь, когда наконец зашло так далеко?

Сначала они, наверное, заметят его разбитое лицо, заплывший синяком глаз, распухший нос, кровоподтеки.

– Что случилось?

Мама опустится перед ним на корточки, обовьет его руками, кончиками пальцев осторожно прикоснется к синим и желтым пятнам.

– Ты подрался?

Я дрался за тебя, мама .

Но он опустит глаза; в точности как семьдесят лет – целую вечность – назад, он придумает маленькую ложь.

– Я упал, – скажет он.

И в точности как тогда, как когда-то, он добавит деталей, чтобы сделать ложь правдоподобнее.

– Днем, с велосипеда, по дороге домой. Переднее колесо попало в трамвайные рельсы, я перелетел через руль, прямо головой о мостовую.

Истинное освобождение, как он понимает теперь, – как он, вообще-то, понимал все это время, – состоит в том, что его родителей больше нет. Что они так долго отсутствовали. То был его собственный год освобождения: их смерть.

Поэтому так велико его облегчение, когда он видит, что там нет ни ворот, ни света – никакой школьной площадки, которую он должен перебежать к ожидающим за оградой отцу и маме.

Там нет ничего.

Коренвин (korenwijn) – производимый в Голландии крепкий выдержанный спиртной напиток («солодовое вино»).

Я в вашем распоряжении (англ.) .

Фирменное блюдо (фр.) .

Традиционные голландские тонкие вафли с начинкой из карамельного сиропа.

Голландское национальное блюдо из перетертых в пюре картофеля и корнеплодов.

Одно перно, пожалуйста (фр.) .

Волокита, бабник (англ.) .

Традиционная голландская выпечка: небольшой плоский кекс с розовой глазурью. (Примеч. перев.)

Здравствуйте! Меня зовут Хёрман (англ.) .

Заткнись ты, мать твою! Иди в жопу! (англ.)

Сукин сын (англ.) .

Экстренное сообщение (англ.) .

О боже! (англ.)

Конфиденциально (англ.) .

Премия за достижения всей жизни (англ.) .

Самообман (англ.) .

Традиционные голландские деревянные башмаки.

Легкая мишень (англ.) .

Retranchement (фр.) – ретраншемент, военное укрепление, располагавшееся позади главной позиции для усиления внутренней обороны.