Герман Кох: Уважаемый господин М.

Задав этот вопрос, ведущий прищурился и вытянул губы в трубочку: он хотел показать всем – и М., но прежде всего сидящим дома зрителям, – что он не с улицы пришел, что он, может быть, даже читал знаменитую книгу Трумена Капоте.

– Нет, не совсем, – ответил М. – Трумен Капоте писал ту книгу, когда обстоятельства преступления уже были общеизвестны. Двое мужчин совершают налет на заброшенную ферму в Канзасе, подозревая, что там можно раздобыть денег. Большой добычи это не приносит. Мимоходом они – действительно хладнокровно – убивают целую семью. Нет, у меня перед глазами стоит нечто иное. Я хочу дать волю своему воображению. Мы же до сих пор не знаем точно, что произошло во время тех рождественских каникул, так фатально закончившихся для учителя истории. Расследование зашло в тупик. Я собираюсь углубиться в это дело. Чем уже некоторое время и занимаюсь. Я не претендую на то, чтобы раскрыть тайну, я думаю скорее о восстановлении того, чего мы не знаем. Воображение. Фантазия. Может быть, мы все что-то упускаем из виду.

На следующий день большинство газет повторило эту новость, некоторые даже на первой полосе. «М. пишет книгу о деле пропавшего учителя», – сообщал заголовок в газете «Свободный народ» [24] Ежедневная газета социал-демократической направленности. . «Писатель и его воображение: новый импульс к раскрытию неразгаданного убийства?» – вторили «Телеграф» [25] Крупнейшая ежедневная газета Нидерландов. и «Новости дня» [26] Амстердамская городская газета. .

М. ждал. Тем временем он продолжал писать. Работа шла быстро, за короткое время он закончил первый черновой вариант. Вместе с издателем он назначил выход книги в свет на осень.

Недели через три после того интервью он обнаружил в почтовом ящике голубой конверт авиапочты. Французская марка, парижский штемпель.

Уважаемый господин М., —

так начиналось письмо, написанное на голубом листочке авиапочты.

Ян Ландзаат, учитель истории в лицее имени Спинозы, надевает носки и ботинки. Это все еще те самые ботинки, в которых он после двух рождественских выходных пошел через Звин в Зеебрюгге, где на последние деньги купил билет на поезд до Парижа.

Первые недели он еще почти каждый день думал о Лауре. Нет, не «почти»: каждый день, каждый час, каждую минуту. Лаурины глаза, Лаурины губы, Лаура, которая стягивает свои черные волосы в конский хвост, а потом снова распускает. Лаура, которая сказала «Нельзя же доводить себя до такого», в тот раз, на велопарковке, когда он положил обе руки на ее руль, чтобы ее задержать. При этом последнем воспоминании он тихо стонал и тряс головой. «Я больше никогда не буду к тебе приставать», – мысленно говорил он, но иногда, сам того не сознавая, произносил это вслух.

В последнем варианте плана «Б» он больше не был мертв. Утром после двух рождественских выходных, сидя на краю кровати, он продумал новую версию до мельчайших подробностей, обдумал еще раз, проверил на пропуски и несведенные концы, а потом одобрил ее как исключительно правдоподобную – и все это меньше чем за пять минут.

Он исчезнет. Где-нибудь по пути к Слейсу он, в точности по плану «Б», версия первая, отделается от Германа. Но он не удалится в ложбинку в дюнах, чтобы там серьезно поранить себя камнем (или куском дерева). Ему не нужно будет замерзать насмерть. Не нужно, чтобы его находили и хоронили; особенно этот последний образ – гроб в траурном зале кладбища, гроб, на который его дочки положат цветы и рисунки («Папа теперь больше никогда не вернется?» – «Нет, никогда»), – заставил его изменить ход мыслей.

Он только исчезнет. Сначала Герман придет со своим сомнительным рассказом к Лауре, затем им обоим придется объяснять полиции этот рассказ, день ото дня становящийся все сомнительнее. «Исчез? Как это исчез? Оставив свою машину? Свой багаж? Вы сами-то в это верите? Может быть, есть что-то, чего вы нам еще не рассказали?..»

Над подробностями он еще подумает позднее, это не казалось ему трудным, ведь исчезает так много людей. У него почти не было наличных, ему нельзя было в гостиницу, он никому не смог бы позвонить – нет, он должен буквально исчезнуть с лица земли. На несколько месяцев, на полгода, на год… Он посмотрит. Германа и Лауру поставят в положение обвиняемых, хоть и не будет никакого доказательства, никакого трупа, но все улики неминуемо будут указывать на них. Он будет издалека следить, как продвигается расследование, ему нужно туда, где он сможет покупать голландские газеты, не дальше Бельгии или Франции, – и тут он внезапно подумал о Париже.